Шесть черных свечей

Очнулась она в воде. Ей было четырнадцать лет, и ей было холодно. Мокрые волосы липли к щекам; это было первое, что ей запомнилось, первое, что она почувствовала, когда пришла в себя. Выпитый алкоголь и удар головой о камень парализовали все ее тело. Было мокро. Высоко в небе, как винт вертолета, крутилась целая тысяча лун. Головокружение вцепилось Энджи в желудок, и ее вырвало. В воздух взметнулся и опал целый радужный фонтан, будто вызванный к жизни каким-то колдуном-гастрономом. Энджи на секундочку закрыла глаза. Когда она их открыла, ее разноцветная рвота плыла вниз по течению, вся в пене и лунных бликах. Тут Энджи поняла, что лежит на дне канала, куда ее сбросили Дули и его банда. Она могла дышать, но то и дело хлебала воду. Это было страшно. Ей надо было пошевелиться. Я изо всех сил пытался заставить ее сдвинуться с места. Я видел все, что с ней происходит. Я всегда вижу все, что происходит с сестрами, продумываю с ними каждую их мысль и испытываю каждое их чувство. Только сделать-то я не могу почти ничего, кроме как пожелать, чтобы произошло то-то и то-то. Пробовали двигать события силой мысли, когда можешь только смотреть и не в состоянии прикоснуться? Но все-таки мне, по-моему, удалось заставить Энджи подумать о своих ногах, о том, что она должна двигаться. Отсюда никогда не скажешь наверняка, удалось ли чего-нибудь добиться на той стороне.

Энджи попробовала пошевелить ногами. Не больно. Ног словно вовсе не было. Однако она видела их сквозь колышущуюся воду — прикрытые белой тканью. Она опять попробовала двинуть ногой. Ничего. Тогда она попыталась пошевелить руками. Вода только стекала по ним из трубы вниз, в канал, и не покрывала их целиком, в отличие от ног. Канал мелиорации только кажется неглубоким, когда глядишь на него сверху. А когда в нем лежишь, вода тебя с головой накроет, если захочет. Энджи попробовала еще и еще. Руки не двигались. Только поток слегка колыхал их. Пальцы у Энджи торчали из воды вверх, словно в каждой руке у нее было по теннисному мячу, и вонзались в ледяные плиты ночи. Энджи видела, как вода качает и баюкает их.

Было отчего впасть в панику. Вода заливала Энджи уши, и это повергало ее в ужас. Уши то погружались под воду, и тогда слышалось только приглушенное бормотание, то выныривали на поверхность, и воздух врывался в них с громким шипением. Громко — тихо, громко — тихо: так пробирал озноб молодое и пьяное тело. Энджи страшно было оставаться в канале и страшно было идти домой, где матушка и папа вряд ли сильно ей обрадуются. И не пойти домой тоже нельзя. Все смешалось: пробудившаяся сексуальность, алкоголь, страх. И ведь не двинуться. А надо встать. Энджи приказывает себе встать. Она кричит на саму себя. Только никто этого не слышит, кроме меня.

— Поднимайтесь, белые скиннеры.

Но они позеленели от водорослей и неподвижности.

— Поднимайтесь, ботинки «Доктор Мартенс».

Но они полны тины, которая просочилась в дырки для шнурков.

— Поднимайся, жакет «Рэнглер».

Но это уже не жакет, а саван из темно-синего свинца.

— Поднимайся, джемпер в колледж-стиле.

Но джемпер только липнет к коже и не думает двигаться, разве что вместе с ней. Энджи дышит, и дышит, и не может надышаться. Бешеные луны так и крутятся над ней. Ее тошнит, тошнит, тошнит…

Энджи пытается заговорить, и у нее получается:

— Радуйся, Мария, полная благодати… Господи, спаси меня и сохрани, даже и в час смерти нашей…

То-то и оно. Энджи поняла. Вот откуда она почерпнет силы. Смерть. «Даже и в час смерти нашей…» Если она не сдвинется с места, пробьет час ее смерти. Одинокой смерти в канаве. Ночь поглотит ее душу, и она отправится к звездам. Энджи хочет жить. Черт бы вас всех побрал! Она должна подняться, чего бы это ни стоило. Энджи напрягает все силы, с ворчанием переворачивается лицом вниз, затем выгибает спину, словно кошка, и вся концентрируется. И вот уже перед ней блестящая земля, а в ушах шипит воздух. Шум автомобилей звучит торжественно, будто рождественский гимн. Пальцы Энджи вцепляются в илистый берег канала, и она карабкается вверх. Качающаяся ветка ивы нагибается к ней, словно по волшебству. Энджи хватается за нее, и лезет дальше, и выбирается из канала, и лежит на берегу, как старая дряхлая собака. Вся одежда на ней смерзлась. Но надо двигаться. Надо идти.

Как она встала на ноги, она сама не может сказать. Я следовал за ней по пятам, я все время был рядом. Как она добралась до дома на подгибающихся ногах? Пьянчуги на улицах показывали на нее пальцем и кричали вслед:

— Ведь это девчонка Райли?

И они сторонились ее, и эхо их голосов звучало обвинением. Энджи сама не знает, как она добрела до дома через темные улицы и провалы в сознании. Как она вообще поднялась из своей ледяной мокрой могилы? Всю ее невинность смыла вода канала тем вечером, и она явилась домой не девочкой и не женщиной. Одно только Энджи знала наверняка: она не допустит, чтобы такое случилось снова.