Шесть дней

Они неторопливо шли по песчаной дорожке, нога в ногу, и молчали. Она подняла глаза и взглянула на спутника. В темноте трудно было разобрать выражение его лица, она лишь заметила, что он идет, опустив голову, и, видимо, о чем-то раздумывает, может быть, ищет слова, чтобы начать, наверное, непростой для него разговор. Она чуть-чуть оперлась на его руку и терпеливо ожидая, когда он начнет говорить, шла все так же молча.

— Как все это произошло?.. — негромко произнес Середин. Она хотела спросить, что именно произошло? Но он сам ответил: — Как случилось, что я потерял семью, потерял самого себя?.. Возвращался домой поздно после очередных авралов, шумных совещаний, грубостей Логинова. И дома не мог справиться с собой. Молча съедал приготовленный Наташей ужин. Стыдно было смотреть ей в глаза, рассказывать об унижениях, которым ежедневно подвергался. Невпопад отвечал на ее вопросы, что тревожит, где был, почему вернулся поздно. Банально все это, правда? Но я ничего не мог с собой поделать. Однажды упомянул вас, так как-то получилось, пришлось к слову. И потом сам удивлялся зачем. С тех пор она перестала меня расспрашивать. Мы оба замолчали. Через год Наташа уехала к двоюродной сестре в Кузнецк. Покинула дом, когда я был на заводе, не захотела объяснений. Оставила мне записку, что все понятно без слов и что жить так дальше не может. Я прочел ее поздно вечером, когда вернулся с завода, подумал, что Наташа уехала на время, пока у меня не ладится на заводе. Утром еще раз перечитал записку и понял, что уехала навсегда. В такое время… Я сказал себе, что сам виноват и должен теперь безропотно нести крест, который взвалила на меня жизнь.

Середин замолк. Она все так же молча шла об руку с ним. Он должен был еще что-то сказать, объяснить… И она молчала, не хотела ему мешать, пусть он скажет все, что хочет сказать.

— Лишь временами во мне просыпалось чувство укора, — заговорил он, видимо, и не ожидая, что она о чем-то спросит, что-то скажет, — как же так Наташа, с которой прожиты годы, могла не понять, не помочь освободиться от безразличия ко всему? Но можно ли было винить ее? — Он задал этот вопрос самому себе, и она ничего не ответила. — Я жил, как во сне, — продолжал он, — как во сне, когда успокаиваешь себя: вот сейчас проснусь и страшный сон кончится… А сон все не кончался… — Он долго молчал. — А сон все не кончался, — повторил он. — Потом, однажды, я подумал, что все время жду вашего появления с лабораторным анализом, с каким-нибудь делом… А вот недавно сон кончился… Кончился сон, — со значением сказал он.

Они дошли до конца аллеи, упиравшейся в шпалеру кустов перед оградой, и повернули назад.

— Да, может быть, вы и правы, — задумчиво произнесла она, — какая-то связь есть… Очень отдаленная и сложная связь…

И они опять надолго замолчали. Теперь Середин, видимо, ждал, что скажет она, и не хотел случайными, ничего не говорящими словами сводить разговор к болтовне.

— Не знаю, известно ли вам, что я была замужем? — спросила она.

— Нет, не известно… — совсем тихо сказал он. — Впрочем, какое это может иметь значение? — встрепенулся он, как бы возражая против того, что таилось в ее вопросе.

— С какою бездумностью и легкостью решаются подобные сложности жизни в некоторых романах и кинофильмах, — заговорила она. — Драмы благополучно кончаются примирением супругов, потому что разрушение семьи — это порок. А осмелившиеся на развод герои соединяют свои судьбы, несмотря ни на что, потому что любовь свята. Будто и нет реальной жизни с ее социальными и философскими проблемами. Смотришь на экран и думаешь: кто же они, творцы этой убогой лжи? Неужели они не живут той самой жизнью, какой живут все другие люди? Просто о себе я не стала бы рассказывать даже вам… Неинтересно и неприятно. А вот об этих реальных проблемах, от которых мне ой как досталось… Хотите послушать?

— Хочу. Я сам в плену этих проблем…

— Мы встретились в институте в Ленинграде, — стала она рассказывать. — После окончания я поняла, что нужна ему лишь для того, чтобы остаться в городе. Мой отец, профессор, мог помочь. Я сказала, что уеду. Он не верил. Так все и тянулось лет пять… В конце концов мы оба поняли, что совершенно чужие люди. Я уехала сюда, на завод… Если бы ему понадобилась настоящая помощь в какой-то неудаче, в горе, в защите от несправедливости, я бы осталась с ним. Я любила его… А все оказалось мелко и низко… Здесь, в цехе, я поняла, что могу вам помочь… Вот и вся моя вина. Заслуживаю ли я осуждения? Скорее, наверное, сожаления… Может быть, я не должна была всего этого вам говорить? В таком случае извините меня. — Она освободила свою руку и настойчиво проговорила: — Я должна идти…

Не оглядываясь, быстро пошла к выходу из парка. Он остался.

Потом, на заводе, она избегала встреч с ним, пока они случайно не столкнулись на стальном мостике перехода с печи на печь. Оба остановились. Она поняла, что не может пройти мимо, лишь обменявшись с ним обычным приветствием. Прислонилась спиной к перилам, точно хотела пропустить его. Он оперся рукой о противоположные.