Шесть граней жизни. Повесть о чутком доме и о природе, полной множества языков

За пределами видов запахи толкуются менее однозначно. Аромат хвойного леса содержит терпены, и потому микроорганизмы обычно его не любят; по той же причине клещи, моли и блохи не любят запах лаванды. А для нас приятны те же запахи, что и для пчел. Потому-то мы заимствуем ароматы у цветов, примерно как бабочки привлекают партнера тем, что пахнут розами. Духи тысячелетиями создавались из цветочных лепестков, фруктовой кожицы, семян и листьев, даже из корешков и коры. Их эфирные масла можно комбинировать, в точности как музыкальные звуки, оттого они и называются басовыми нотами, сердечными нотами и верхними нотами. Один из парфюмеров XIX века составил целую гамму, где ре – это фиалка, ми – акация, фа – ночной гиацинт, соль – апельсиновый цветок, ля – свежескошенное сено, си – полынь, а до – камфара. Другие цветочные запахи образуют другие гаммы, ведь в мире запахов вариаций не меньше, чем в музыке.

Верхние ноты – те, что первыми проникают в нос и первыми улетучиваются. Сердечные ноты простираются от жасмина и роз до высушенных почек пряной гвоздики. Среди басовых нот дубовый мох может пахнуть морским побережьем и лесом после дождя. Но классическая басовая нота – сандал. Как говорят, он одновременно успокаивает и эротически возбуждает, ведь древесным эссенциям присуще тепло.

Есть и животные басовые ноты, например амбра – мистическое вещество, которое раньше ценилось так же высоко, как золото и рабы. Оно годами сохраняет аромат и создано жизнью морских глубин. Ведь когда-то оно лежало среди осьминожьих остатков в желудке кашалота.

Неясные или сочные, мягкие или возбуждающие – ароматы наплывают отовсюду, где кипит жизнь. Подобно жизни и музыке, они меняются и тихонько исчезают, и все-таки их безмолвный настойчивый призыв сопутствовал нам всегда. На самых первых порах орган обоняния представлял собой всего-навсего тканевый узел в конце нервного волокна, но мало-помалу он вырос в мозг. Некогда полушария нашего мозга напоминали бутоны на обонятельном стебле, примерно как растущий цветок. Высказывалось предположение, что мышление возникло благодаря тому, что мы чуяли запахи. Хотя мысли вряд ли можно отнести к сфере обоняния. Они коренятся в древней лимбической системе, именуемой эмоциональным мозгом, так что ароматические связи эмоциональны.

В точности как чувства, описать запахи бывает трудно. Ведь каким образом улавливается запах? Римский писатель Лукреций полагал, что обоняние различает форму частиц запаха. В 1960-е годы возникла сходная теория, согласно которой молекулы цветочных запахов были клиновидны, мускусного запаха – дисковидны, а камфарного – шаровидны. Однако ни формы, ни химические формулы ароматических молекул не облегчили задачу описать эти вещества словами. Парфюмеры, различающие тысячи запахов, теряются, когда надо о них рассказать. Запахи относятся к числу языков, не подчиняющихся никакой грамматике. Они ведут речь о неуловимой химии, несомой ветрами, влагой и зноем, близки к мгновению настоящего и собственной жизни Земли.

Может ли укорененность обоняния в эмоциональном мозге объяснить, почему с помощью цветов говорится так много? Букеты ставят везде и всюду – от столов, накрытых по случаю дня рождения, до могил, а для влюбленных есть даже книги о языке цветов, рассказывающие, какие чувства связаны с тем или иным их видом. Это изобретение викторианцев, которые говорили не о цветах и пчелах как таковых, а разъясняли, как цветы помогут человеку выразить себя.

И это касается не только чувств. Хотя наши глаза воспринимают миллионы цветовых оттенков, говорить мы можем лишь о немногих, получивших имена, так что и здесь на выручку пришли цветы. Цвет роз дал нам розовый, цвет апельсинов – оранжевый; от фиалок пришел фиолетовый, а французское название сирени дало лиловый. Шведский и английский языки имеют архаичные слова с общим происхождением для обозначения другого цветочного оттенка пурпурного – gredelin и gridelin соответственно, которые происходят от французского gris de lin, или «серый цвет льна». Произошло внезапное осветление палитры, поскольку до заимствования из французского языка этот оттенок цвета по-шведски назывался коричневым.

Вообще-то и краски, и запахи одинаково сильно действуют и на нас, и на пчел, но вот говорить о них – совсем другое дело, а еще труднее их оживить. Ведь запечатлевали слова на мертвых растениях. В Египте – на высушенных листьях папируса, в северных регионах – на пластинках из букового дерева. Значки на пластинках выцарапывали, тогда-то и родилось новое слово – «буква»; с той поры миллиарды букв были нанесены на бумагу из перемолотого дерева. Все вместе они, наверно, создали нечто большее, как пчелы, когда делают из цветов мед: ведь результат передает эссенцию жизни, которая сохранится и в будущем.