Шестая колонна. Там, за гранью. Утраченное наследие

– Это большая честь для спортсмена, – торопливо пояснил Смит, – вы поймете. Но я не хочу, чтобы вы подумали, будто я был бездельником-футболистом. Конечно, братство мне помогало немного, но каждый полученный мною цент был заработан. И в летние каникулы работал. И я учился. Специализировался я на рентабельности производства. Образование получил неплохое – организация производства, финансы, экономика, торговля… Работу я и вправду получил потому, что меня выдвинул Грантленд Райс (я имею в виду, что футбол помог мне обрести известность), но я надеялся стать находкой для любой фирмы, которая меня наймет. Пока понятно?

– Конечно, конечно.

– Это важно, поскольку имеет прямое отношение к тому, что случилось потом. Не скажу, что я уже зарабатывал свой второй миллион, но все было вполне прилично. Гладко продвигалось. В ночь, когда это произошло, я отмечал приятное событие: сбагрил пакет южноамериканских республик…

– А?

– Облигаций. Хороший повод задать пирушку. Дело было субботним вечером, и все начинали с обеда и танцев в загородном клубе. Так уж повелось. Поприглядывался к девочкам, подходящей не нашел, а потому танцевать не стал – отправился вместо этого в гардероб раздобыть выпивки. Швейцар там приторговывал понемногу – надежным людям.

– Это напомнило мне… – Гамильтон вышел и секундой позже возвратился со стаканами и закуской.

– Спасибо. Тамошний джин был – чистый самогон, но обычно довольно безопасный. Только, похоже, не той ночью. Или, может, мне следовало все же пообедать. Как бы то ни было, вскоре я обнаружил, что прислушиваюсь к спору, который завязался в углу. Разглагольствовал один из этих салонных большевиков, – может, у вас еще сохранился этот тип? Накидывайся на что угодно – лишь бы респектабельно и прилично.

Гамильтон улыбнулся.

– Знаете, да? Вот он из них и был. Не читал ничего, кроме «Америкен Меркьюри» и «Юргена», но все знал и обо всем судил. Я человек без предрассудков и тоже это читал, да только верить не обязан. Я еще и «Литерари дайджест» читал, и «Таймс» – куда они отродясь не заглядывали. Так вот, он поносил администрацию и предсказывал, что страна вот-вот полетит к чертям… развалится на кусочки. Ему не нравился золотой стандарт, ему не нравилась Уолл-стрит, и он считал, что мы должны списать военные долги.

Я заметил, что кое-кому из наших членов клуба, кто посолиднее, вся эта болтовня надоела. И я ввязался.

«Они, – говорю, – брали ведь кредиты, не так ли?»

Он усмехнулся – скорее даже оскалился: «Вы, полагаю, голосовали за него?»

«Разумеется, – ответил я, хотя это было и не совсем точно, потому что на самом деле я не успел зарегистрироваться (дело-то было в самый разгар футбольного сезона). Но не давать же ему безнаказанно скалиться на мистера Кулиджа! – А вы, полагаю, голосовали за Девиса?»

«Не угадали, – отвечает он. – За Нормана Томаса».

Ну, тут я завелся.

«Послушайте, – говорю, – таким, как вы, место только в Красной России. Может, вы еще и атеист? Вам посчастливилось жить в величайший период истории величайшей страны мира. В Вашингтоне у нас администрация по-настоящему знает свое дело. Мы вернулись к нормальной жизни и собираемся ее продолжать. И нам не нужно, чтобы вы раскачивали лодку. Мы вышли на уровень непрерывного и неограниченного процветания. Поверьте, не стоит продавать Америку задешево!»

Я заработал настоящий взрыв аплодисментов.

«Похоже, вы верите в то, что говорите», – замечает большевик.

«А как же, – отвечаю, – я ведь работаю на Уолл-стрит».

«Тогда с вами бессмысленно спорить». – Он махнул рукой и гордо удалился.

Кто-то налил мне еще, и у нас завязался разговор. Это был приятный представительный человек – похоже, банкир или брокер. Я его не знал, но ведь всегда полезно завести новое знакомство.

«Разрешите представиться, – говорит, – меня зовут Тадеуш Джонсон».

Я представился в ответ.

«Что ж, мистер Смит, – сказал он, – кажется, вы уверены в будущем страны».

Я ответил, что безусловно.

«Достаточно, чтобы побиться об заклад?»

«На любых условиях и на что угодно – хоть на деньги, хоть на мраморные шарики».

«Тогда у меня есть предложение, которое могло бы вас заинтересовать».

Я навострил уши: «Какое?»

«Не хотите ли немного прокатиться со мной? А то среди этих саксофонов и ошалевших от чарльстона детишек собственных мыслей не услышишь».

Я не возражал: раньше трех ночи эти танцы все равно не заканчиваются, а глоток свежего воздуха мне не помешает. У Джонсона была длинная, низкая, шикарная «испано-сюиза». Класс!

Должно быть, я задремал – и проснулся, только когда мы остановились возле подъезда. Он провел меня к себе, предложил выпить и рассказал о «стасисе» – только называл его «полем равной энтропии». И даже показал: проделал кучу всяких фокусов, сунул туда кошку – и оставил там, пока мы выпивали. Все было в порядке.

«Это еще не все, – сказал он. – Даже не половина. Смотрите!»