Шестая симфония

ЧАЙКОВСКИЙ. Нет… Я признаюсь, что питал отвращение к педагогической деятельности, но дело было не в учениках. Нет. Я видел, что не умею внушить им свою любовь к музыке. Я чувствовал, что сочиняя, я бы добился гораздо большего, но изнуряющая консерваторская работа занимала все мое время: ведь, не было ни учебных программ, ни учебников по теории музыки. Я по ночам переводил с французского и немецкого книги Геварта «Руководство к инструментовке», «Музыкальный катехизис» Лобе. Так, мало было перевести, нужно было еще переработать их: снабдить знакомыми для русского уха примерами, подобрать правильную терминологию…

СМЕРТЬ. И откуда же у тебя такое потрясающее знание французского и немецкого языков, Петя?

ЧАЙКОВСКИЙ. Я не помню… Как-то с самого детства у нас в семье все свободно говорили по-французски… У нас была гувернантка из Франции! Да-да… Фанни́ Дюрба́х. Наверное, это благодаря ей… Помню, она запрещала мне заниматься музыкой. Считала, что это только вредит мне. Музыка вызывала во мне некоторую меланхолию, бессонницу, нервные припадки. Мадемуазель Фанни́ хотела, чтобы я сосредоточился на поэзии – она называла меня «Le petit Pouchkine» (маленький Пушкин). К слову… возможно, она была права, потому что моя болезнь только прогрессировала. Может быть, это консерваторская работа так меня изматывала, а может быть это творческая сила внутри меня не находила выхода, но приступы иногда часами держали меня на грани безумия. Галлюцинации с удариками – нервными судорогами – мучили меня, не давая спать. Ночью, в пустой квартире, когда нечего было есть, было холодно и бесприютно, мне мерещился тяжелый пистолет, чтобы выстрелить из него в сердце.

СМЕРТЬ. И как же закончились твои мучения? Что спасло тебя от долгов, безденежья? Или вернее… кто спасла?

ЧАЙКОВСКИЙ. Спасла? Да… Действительно. Спасла. Надежда Филаретовна… фон Мекк. Наша дружба стала главной отрадой всей моей жизни.

СМЕРТЬ. Расскажи мне про нее. Как вы познакомились?

ЧАЙКОВСКИЙ. Она была вдовой известного железнодорожного магната Карла фон Мекка. Умерев, он оставил ей огромное состояние: деньги, усадьбы, виллы за границей. Она была женщиной предприимчивой, хваткой. И благодаря своей энергии и твердому характеру Надежда Филаретовна так смогла устроить дела, что даже приумножила доставшееся ей от мужа состояние. При этом она была любящей и заботливой матерью одиннадцати… да, кажется, одиннадцати детей. Она прививала детям любовь к искусствам, очень ценила музыку. Сама играла на фортепьяно. И вот однажды, она оказалась на концерте Российского музыкального общества в Москве, где оркестр исполнял мою симфоническую фантазию «Буря». Это сочинение, по ее словам, произвело на нее очень сильное впечатление. Позже, вызнав мой адрес, она написала письмо, в котором высказывала свой восторг и восхищение моим творчеством, а также просила сделать для нее несколько переложений моих сочинений для игры на фортепьяно в четыре руки. Я тогда был простым бедным консерваторским профессором. Мне были так приятны ее теплые слова похвалы. Я с большим удовольствием исполнил ее музыкальный заказ, за что она меня очень щедро вознаградила. Потом были еще заказы. Еще письма. Со временем мы стали больше говорить о личной жизни, о чувствах, о мыслях друг друга. Делиться мнениями, книгами. И так, письмо за письмом, наша переписка переросла в настоящую, искреннюю дружбу. Говоря с ней, я во всем мог быть откровенен. Она так меня понимала. Так ценила мой труд. Она всегда хотела прослыть «Покровительницей искусств» и оказывала финансовую поддержку многим другим музыкантам, но мне Надежда Филаретовна назначила, пожалуй, самое большое содержание: 6000 рублей в год. Благодаря этим деньгам я оказался свободен. Я смог бросить ненавистные консерваторские занятия и полностью посвятить себя музыке. Своей музыке… 13 лет длилась наша переписка, и за все это время мы ни разу не переговорили лично. Это удивительная история, ведь я так часто бывал у нее в гостях: в Москве, в доме на Мясницкой; в ее усадьбе в Браилове. Но она всегда либо жила в другом флигеле, либо, предоставляя мне комнаты, сама уезжала куда-нибудь за границу с дочерьми. Лишь однажды, во Флоренции в оперном театре мы сидели с ней в разных концах зала, и я тайком разглядывал ее в бинокль. И во второй раз мы столкнулись лицом к лицу в Браиловском парке: недалеко от каменного мостика наши экипажи проехали навстречу друг другу. Я, сняв шляпу, робко поклонился ей. Она тоже засмущалась и, как мне показалось, даже покраснела.

СМЕРТЬ. А почему вы никогда не встречались?

ЧАЙКОВСКИЙ. Я не знаю… Так с самого начала решила она. Может быть, она не хотела мешать мне. Или боялась разрушить… то, что между нами было.

СМЕРТЬ. И что же между вами было?

ЧАЙКОВСКИЙ. Дружба. Самая настоящая, самая искренняя.

СМЕРТЬ. Угу… Дружба… Напомни, Петь, а кому ты посвятил свою Третью симфонию?

ЧАЙКОВСКИЙ. Третью?.. Шиловскому… Володе.