Шестая симфония

ЧАЙКОВСКИЙ. Да. Да… Слухи… Мне было совершенно наплевать, что обо мне говорили. Меня интересовал лишь один слух: музыкальный (указывает на ухо). Но, к сожалению, все эти сплетни и газетные инсинуации причиняли огорчение моим близким. Бросали порочную тень на всю мою семью. Этого я никак не хотел допускать, и решил, что гласная связь или женитьба на простой скромной женщине положит всему этому конец. И вот однажды, я получил письмо от одной девушки, Антонины Ивановны Милюковой. Из этого письма я узнал, что она как никогда влюблена в меня, что не может без меня жить. Письмо было написано так искренно, так тепло, что я решился на него ответить. Завязалась переписка. Антонина Ивановна писала, что год тому назад училась у Ла́нгера, что она – музыкантша. Я в консерватории даже подошел к Эдуарду Леопольдовичу уточнить, не помнит ли он такую особу. Он долго думал. Потом пристально посмотрел на меня и говорит: «Вспомнил. Дура.» Но я не придал значения его словам. Отчего-то решил, что, быть может, он говорил прежде всего о ее музыкальном таланте. После очередного письма я согласился на ее просьбу побывать у ней. Для чего я это сделал? Теперь мне кажется, как будто какая-то сила рока влекла меня к этой девушке. Весь этот брак был каким-то непостижимым сцеплением обстоятельств. Она была сильно моложе меня, довольно некрасивого сложения, но со смазливым лицом. Красивые глаза, но без выражения; неприятная улыбка. При свидании я объяснил ей, что ничего, кроме симпатии и благодарности за ее любовь, к ней не питаю. Но, расставшись с ней, я стал обдумывать всю эту ситуацию. В ту пору я как раз работал над «Евгением Онегиным», и этот роман занимал и путал все мои мысли. Мне начало казаться, что я – бессердечный Онегин, а она – несчастная Татьяна. И так было похоже ее любовное письмо, на признание Татьяны. И мне вдруг жутко захотелось исправить ошибку Онегина: то, как он жестоко отверг любовь девушки, и как потом в этом раскаивался. Итак, в один прекрасный вечер я отправился к Антонине Ивановне делать ей предложение руки и сердца, вернее, только руки… Я сказал ей откровенно, что не люблю ее, но буду ей, во всяком случае, преданным и благодарным другом. Я подробно описал ей свой характер, свою раздражительность, неровность темперамента, свое нелюдимство, наконец, свои обстоятельства. Засим я спросил ее, желает ли она быть моей женой. Она сказала, что решительно на все согласна и что обещает никогда и ни в чем не быть недовольной. Мы немедленно поженились. И как только я очутился наедине со своей женой, с сознанием, что теперь наша судьба – жить неразлучно друг с другом, я вдруг почувствовал, что не просто не люблю ее, но что ненавижу ее. Это был крах! С первого же дня! Если бы я только знал, какой она окажется гадкой стервой. Я пытался привыкнуть к ее пустой болтовне, к ее посредственности, ограниченности. Находясь с ней рядом, я совершенно не мог сосредоточиться – я не мог сочинить ни строчки! Я пытался подстроиться. Я ломал себя, но это было невыносимо! Я не встречал более противного человеческого существа. Она была мне ненавистна до умопомешательства. Я ненавидел любезничать с ее родственниками, терпеть ее капризы. Я впал в глубокое отчаяние. За все время она ни разу не спросила, над чем я сейчас работаю, каковы мои планы, чем я интересуюсь. Она никогда не бывала на концертах Музыкального Общества. Она говорила, что влюблена в меня, а сама не знала ни единой ноты из моих произведений. Как-то раз она спросила, что ей купить у Юргенсона из моих фортепианных пьес.

СМЕРТЬ. И спустя пару недель такой «счастливой семейной» жизни, ты решил удрать.

ЧАЙКОВСКИЙ. Да, я не видел другого выхода… Чтобы избежать скандалов и сплетен, мой брат Толя с Рубинштейном распустили слух, будто я болен и нуждаюсь в лечении за границей. В сопровождении брата я уехал в Швейцарию. Последовала долгая, бесконечная переписка с Антониной Ивановной и со всеми родственниками, полная обвинений, жалоб, угроз, упрашиваний, наставлений. Сестра Саничка наивно мечтала переделать ее, чтобы сделать из нее подходящую для меня подругу жизни, но я настаивал лишь на абсолютном и полном разрыве. Антонина Ивановна так и не дала мне развод, но вместе мы уже никогда больше не жили. Естественно, мне пришлось взять на себя все заботы по ее благосостоянию, но даже после этого она не оставила меня в покое в полной мере. Иногда она следила за мной: набрасывалась, как хищница, после концертов с упреками. А иногда падала мне в ноги в слезах, умоляя вернуться, доводя меня этим до припадков бешенства.

СМЕРТЬ (поет). «Позор!.. Тоска!.. О, жалкий жребий мой!»5

С «Онегина» все началось, им же и закончилось.

ЧАЙКОВСКИЙ. Мне было уже все равно. Ко всем прочим слухам обо мне теперь лишь добавился еще один, будто я сумасшедший. Зато я снова стал свободен, я смог творить. Навсегда поставив крест на семейном счастье, я полностью посвятил себя музыке. Музыка стала всем моим существом.