Шестьдесят килограммов солнечного света

Она подняла голову из-под его шеи, и они посмотрели друг другу в глаза. И сейчас для их губ открылись дороги, сейчас расстояние между ними растаяло, и они прикасались друг к другу, целовались, сближались и терлись друг о друга в койке кока-датчанина. Трепещущие объятья, неистовые поцелуи, подогреваемые жаром в паху и убийственной любовной горячкой. В постели убитого, на его белье, жизнь текла вперед, наслаждение находило себе русло, устраняя на своем пути все благочестивые мечты о роли невесты и достоинстве капитана. Наслаждение в жизни оказалось всего лишь вот этим: убить человека из-за женщины и всего через минуту насладиться ею в его кровати! Смотреть, как двое дерутся, и потом лечь с победителем в постель павшего!

Что за жизнь! Под палубой, молчаливым утром во фьорде, при горах и солнце!

Страсть была такой сильной, а любовные объятья такими неистовыми, что даже большая мачта на этом роскошном корабле, спускавшаяся из синего воздуха до самого сырого трюма, начала слегка покачиваться в утреннем покое. Чайки на ее вершине поспешили покинуть это дрожащее дерево.

Глава 20 Стартовый выстрел

Спустя еще одну волну страсти они поднялись наверх, на сверхъяркое утреннее солнце, словно только что пробудившиеся темнорабочие, и пошли по палубе, взявшись за руки, мимо двоих пьяных матросов (один из них, кажется, так и заснул над бортом), к сходням – и в воздухе вдруг раздался орудийный залп, и они увидели Эгертбрандсена, который с диким видом стоял на крыльце Норвежского дома, торжествующе подняв над головой пистолет. А еще выше над ним в воздухе расплывалось белое облачко порохового дыма. Они остановились, рассматривая это зрелище. Залп все еще звучал у них в ушах, этот звук заполнил весь фьорд от горы до горы.

А они – как и многие другие – ощутили и поняли всё, что таилось в этом выстреле, ведь в него вместился весь уклад истории, все события и вести года и дней, а также недавно пробудившаяся судьба этого утра. Ведь этот мощный выстрел китового сторожа на крыльце солнечным утром был одновременно прощальным словом старого времени и стартовым выстрелом нового. К тому же он поглотил целую человеческую жизнь, убийство и всю связанную с ним вину, и одновременно с этим как бы отстрелил их прочь от себя. В этот звук можно было свалить все гнетущее. И к тому же он таил в себе празднование победы: пробка выстрелила из бутылки! Блистательная счастливая пара сочетается браком!

Но вот что услышали все – птахи, люди и лисы – и вот что было самым главным: тишину нарушили.

Арне проводил Сусанну по сходням на причал, и лица у них сделались похожие друг на друга, как у супругов, причем до такой степени, что даже чайки молча поклонились, прежде чем взлететь прочь от счастья, которое шло здесь, судя по всему, направляясь прямиком в церковь, – и да, даже новехонькие двери церкви открылись сами собой, как в сказке. Для них все было открыто. Но эта сказка тут же и закончилась, потому что единственным, кто вышел им навстречу, был пророк Йеремиас, длиннобородый, голоногий, в белой ночной рубашке, он закрыл за собой дверь и направился домой на Старый хутор.

Они подошли к Мадамину дому, потому что Сусанна хотела проснуться в своей собственной постели, и с нежным лепетом расстались на лестнице. Вокруг дома посвистывал кроншнеп, а на кладбищенской ограде сидела белоснежная чайка.

– Мы отчаливаем с приливом, – сказал норвежец.

– С приливом поцелуев, – засмеялась она, а потом добавила серьезно: – Тебе нужно снова прийти сегодня вечером.

– Сегодня вечером или завтра. Как только мы все заполним.

– Селедкой или любовью? – спросила она и улыбнулась с таким озорством и нежностью, что ему захотелось окончить свою жизнь прямо здесь и сейчас.

Когда он шагал по тропинке прочь от пасторского дома, ему стало ясно, что пришедшее ему в голову, когда он только причалил, оказалось верным: ради большой любви нужно убить преста [139].

Глава 22 Несчастье рано поутру

Четвертый час ночи был уже на исходе, когда Гест наконец добрел до хутора Обвал. Юнона радостно выскочила ему навстречу, наискосок вниз по косогору, виляя хвостом и излучая радость. Он дал ей повалить себя на кочку, тискал ее, лепетал: «Юнона, девчонка моя! Пойдешь со мной завтра на работу? Ты же у нас любишь селедку? Селедочница ты моя!»

Перед Косой и за ней фьорд был как безоблачное зеркало, и солнце медленно плыло над Сегюльнесом. Для этого утреннего часа слово «золото» было чересчур дешевым.