–
Торговец посмотрел на Лужицу, в которой тихонько покачивались под солнечно-ясным снегопадным ветерком суда его коллеги. Он глядел на них и не видел из-за прибоя мыслей. Нижние волоски в его усах колебались от дыхания: он, сам того не заметив, начал дышать через рот. Не заметил он и того, что пульс перебежал из его руки в письмо, и оно подрагивало в такт перед его обтянутым жилеткой брюхом. Тут он поднял глаза на полку, где на своем месте стояла бутылка: бутылка бреннивина, аварийная бутылка. Он разорен? Всю его державу «на скалу нанесло»? Его удачу и достаток разбило в щепки сегюльнесским прибоем? Сколько стоит такой корабль? Какова сумма страховки? И капитан Свальбард – погиб? Свальбард старшой… Надёжа и опора всей торговли Коппа! «Сильный человек в моей жизни, – подумал Копп, – ее хранитель на суше и на море». Как такой человек мог погибнуть? Копп увидел перед собой его лицо, обветренные скулы… В его сознании они были как истертые суставы перил на блистательной лестнице в прихожей мироздания, которые целую вечность должны были быть несокрушимы! А этот изнуренный, но пышущий жизнью взгляд прищуренных глаз… и это рукопожатие, которого он сам – бумажная душонка – был недостоин. Эта морская лапища, эта клешня, этот широкий короткий плавник – пожать его было все равно что обменяться рукопожатиями с акулой. При этой мысли торговец притянул к себе свою руку – домашне-белую, сливочно-жирную, девичье-мягкотелую – и протер глаза.
Свальбард Йоуханссон. Такое имя просто не могло пойти на дно, наверняка оно еще где-нибудь всплывет, может, он жив… Нет, сейчас акулопромышленник вживую увидел перед собой, как голова и одна рука шкипера выныривают из пучины – снова и снова, и тотчас исчезают в ней вновь – снова и снова, пока со скалы в волны прибоя не падает свежесломанная большая мачта – чудовищное падение – и навстречу ей волна швыряет человека с прищуренными глазами, и когда они сталкиваются – старшой и мачта – удар получается сильный. Такой человек мог погибнуть только так. Неприятель поразил его алебардой[43]
, ибо подобных героев можно одолеть лишь их же собственным оружием.«Фагюрэйри» не пошел ко дну. Он разбился о скалы.
Копп положил письмо на стол и вновь заметил сидящего на полу карапуза. Гест поднял на него глазенки, их взгляды встретились, мальчик улыбнулся, поднялся, держась за ляжку своего папы-торговца и победоносно поднял левую руку: в ней был шнурок, свисающий из детского кулачка, – черный, потрепанный – словно зловещий символ лопнувшего постромка, оборвавшейся жизни, перетершейся нити, да что он знал…
– Гетт из бати́нька вынуль!
Торговец поморщился и издал стон, а потом уселся на кресле поудобнее и взял мальчика на руки – этот мячик весом в фунт. И тотчас вспомнил: да, ведь его отец, Эйлив, конечно, тоже был в экипаже «Фагюрэйри».
– Гетт заснюрует!
Усач крепко вцепился в мальчугана и прижал к себе. А потом прижал еще сильнее. Тяжелое большое купеческое сердце отмеряло свои бронзовые удары рядом с карликовыми часиками, тикавшими в груди у мальчика. А потом торговец начал плакать чуть запинающимся, издалека нахлынувшим плачем, тяжковздоховым и густослезным. Мальчик некоторое время оставлял это без внимания, просто нежился в толстых руках отца, который все продолжал прерывисто всхлипывать с тяжелыми вздохами, а затем отодвинулся от навощенной бороды и груди и изобразил на лице преуморительное выражение убеждения:
– Уфпакося, Купакапа. Гетт посинить батинок. Гетт халёсий.
Книга 2
В скитании и с китами
Глава 1
Сын троих отцов