Шестьдесят рассказов

«Я ошибался,-думал Питерсон,- мир на самом деле абсурден. Абсурдность карает меня за мое прошлое неверие. Теперь я в нее верую. Но, с другой стороны, абсурдность тоже абсурдна.» - Питерсон заговорил сам, не дожидаясь вопроса ведущего. «Вчера,- сказал он, глядя прямо в камеру,- я нашел в пишущей машинке, стоявшей в фирменном магазине «Оливетти» на Пятой авеню, рецепт Десятикомпонентного Супа, включавший камень из жабьей головы. Пока я размышлял, что бы это значило, очень милая пожилая леди прилепила к локтю моего выходного хаспелевского костюма маленький голубой стакер с надписью: ЭТОТ ИНДИВИДУУМ УЧАСТВУЕТ В КОММУНИСТИЧЕСКОМ ЗАГОВОРЕ, НАПРАВЛЕННОМ НА УСТАНОВЛЕНИЕ ВСЕМИРНОГО ГОСПОДСТВА НАДО ВСЕМ МИРОМ. Возвращаясь домой, я прошел мимо исполненной десятифутовыми буквами рекламы МЫ ВАС ОБУЕМ и слышал, как некий тип кошмарнейшим голосом выводил «Золотые сережки», ночью мне приснилась перестрелка в нашей старой квартире на Мит-стрит, мама запихивала меня в кладовку, чтобы спрятать от пуль». Ведущий отчаянно махал оператору, чтобы Питерсона убрали из эфира, но Питерсон все говорил и говорил. «В нашем мире,- говорил Питерсон,- при всей его очевидной абсурдности, везде плодятся и множатся возможности, так что всегда можно найти удобный случай начать все сначала. Я неважный художник, мой торговец даже не хочет включать мои работы в экспозицию, но ведь неважный - это тот, кто работает неважно, а молния все еще может сверкнуть. Не смиряйтесь,- призывал Питерсон,- Выключите свои телевизоры, продайте страховые полисы, предайтесь бездумному оптимизму. Навещайте по вечерам девушек. Играйте на гитаре. Ну откуда возьмется у вас разобщенность, если не было прежде общности? Подумайте, припомните, как это было». Какой-то человек размахивал перед Питерсоном картонкой с угрожающей надписью, но Питерсону было наплевать, все его внимание сосредоточилось на камере с маленьким красным огоньком. Красный огонек перескакивал с камеры на камеру, стараясь сбить Питерсона с толку, но не тут-то было, хитрый Питерсон успевал уследить за его перемещениями. «Моя мать,- говорил Питерсон,- была царственной девственницей, мой отец - золотой дождь. Мое детство прошло буколично и динамично, в разнообразнейших переживаниях, закаливших и сформировавших мой характер. В юношестве я отличался благородством суждений, бесчисленными дарованиями, изумительными и бесспорными , способностью к постижению…» Питерсон говорил и говорил, в каком-то смысле он врал, но в каком-то и нет.

Я И МИСС МАНДИБУЛА

13 сентября

Мисс Мандибула хотела бы заняться со мной любовью, но не решается, потому что официально я ребенок. Согласно моим документам, согласно классному журналу, лежащему на ее столе, согласно картотеке в кабинете директора мне одиннадцать лет. Здесь явное недоразумение, нужно бы его устранить, но у меня все как-то не получается. В действительности мне тридцать пять, я служил в армии, мой рост шесть футов с дюймом, у меня растут волосы на всех нужных местах, у меня густой баритон, и я без малейших раздумий сделаю с мисс Мандибулой все, что полагается, если она в конце концов преодолеет свои сомнения.

Тем временем мы изучаем простые дроби. Само собой, я могу ответить на любой из ее вопросов, во всяком случае - на большую их часть (кое-что успело выветриться из головы). Но я предпочитаю сидеть на слишком маленькой для меня парте, куда и втиснуться-то трудно, и наблюдать окружающую жизнь. В нашем классе тридцать два ученика, ежеутренне перед началом уроков мы присягаем на верность родине. В данный момент моя верность поделена между мисс Мандибулой и Сью Энн Браунли, которая сидит через проход от меня и отличается, подобно мисс Мандибуле, крайней любвеобильностью. Сегодня я предпочитаю скорее вторую. Хотя Сью Энн еще только одиннадцать или одиннадцать с половиной (свой точный возраст она скрывает), она ведет себя как вполне сформировавшаяся женщина, с завуалированной женской агрессивностью и типично женской непоследовательностью.

15 сентября

К счастью, наш учебник географии, содержащий карты всех основных массивов суши, достаточно велик, чтобы потихоньку вносить под его прикрытием записи в дневник, который я веду в самой обыкновенной школьной тетрадке с черной обложкой. Каждый день я с нетерпением жду урок географии, чтобы записать мысли о своем положении и своих соучениках, появившиеся у меня за утро. Я пробовал писать и на других уроках, но из этого ничего не вышло. То учительница разгуливает между колонками (на географии она редко удаляется от висящей рядом с доской карты), то Бобби Вандербилт, сидящий прямо за мной, долбит меня по почкам, желая узнать, что это я там делаю. Как выяснилось из бессвязного разговора на школьном дворе, Вандербилт торчит на спортивных машинах, такой себе старый и преданный читатель «Роуд знд трек». Теперь понятно, что это за рев и завывание доносятся сзади - он воспроизводит голосом «Звуки Сибринга»[2], это пластинка такая.

19 сентября