Шестнадцать способов защиты при осаде

Не особо, но у меня ушло на все про все восемь месяцев. Его звали Бестиалис (я не шучу), и я впервые встретил его, когда сержант предъявлял ему обвинения в потасовке с нанесением тяжких телесных повреждений товарищу-солдату. Чуть позже он прогремел на весь полк тем, что откусил ухо офицеру. Тогда я пришел к нему в карцер и сказал: ты не создан для инженерных войск, сынок, но скажи мне, что думаешь о карьере на арене? И его глаза тут же загорелись. Он сказал, что всю жизнь мечтал стать гладиатором, но нигде не мог найти человека, который порекомендовал бы его, — о да, даже для вступления в Тему нужны связи. И я ответил ему: знаешь, есть одна идейка…

Бестиалис сделал самую головокружительную карьеру в истории Ипподрома: всего за двенадцать недель — от новичка без имени до чемпиона Зеленых. Он прошел тридцать шесть боев, победил во всех — и все тридцать шесть раз буквально разорвал оппонента на куски. Когда пришел его черед биться с Айхмалотом за звание, на трибунах негде было и волосу упасть — болельщики всю ночь стояли в очереди от самых Южных ворот, чтобы на этакий матч попасть. Меня там не было. Не люблю такие развлечения.

К тому времени она уже умерла при родах. Отцом был не Айхмалот, хотя мой дорогой друг этого не знал.

Помню, как он сказал мне перед тем, как отправиться на самый важный в его карьере поединок:

— Если со мной что-нибудь случится, ты позаботишься о малютке Айхме, ведь так? Для меня она значит все. Ты же мой друг, Орхан. Ты хороший друг, я знаю, на тебя можно положиться. Бестиалис продержался против него где-то две минуты. Айхмалот покинул арену без царапинки. — Он сказал мне потом, что в таких схватках очень помогает, если тебе взаправду плевать, выживешь ты или нет.

Он продержался еще двадцать шесть боев, а на двадцать седьмой как-то умудрился подвернуть лодыжку — в самой середине до глупости вычурной вольты — так, кажется, называются такие развороты. Выпендривался, потому что был любимчиком публики. Такие трюки всегда поддерживали радостными воплями с трибун, и так же они поддерживали его убийцу. Фаворитизм чужд болельщикам — кто бы ты ни был, они оценят искусный бой.

В тот день я ненавидел их всех. Если бы город тогда осаждал враг, я бы открыл ворота не задумываясь. Пока мой друг лежал ничком на арене в луже собственной крови, его убийцу носили на руках. Ну что ж. Бестиалис был на моей совести, как она. Единственная женщина, которую я любил, и тот факт, что я убил ее не ножом, не играет роли.

* * *

— Ты его друг, — повторила Сичель-Гаита. — Так образумь его.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы привести мысли в порядок.

— Если он тебя не послушает, то у меня-то какие шансы?

Она посмотрела на меня словно на идиота.

— Ты действительно не понимаешь? Ты для него значишь всё. Только ты и уцелел из всего того, что у него отняли. Он это видит так — произошло страшное бедствие, в живых остались только двое. Ты и он. Все другие не имеют значения, они не в счет, они — пешки, а не настоящие люди. И я подумала — если ты серьезно поговоришь с ним…

Я был слишком ошеломлен, чтобы здраво соображать.

— Я ведь попытался. Но это сложно. К тому же я с ним согласен, что удваивает сложность.

Хорошей службы мои оправдания не сослужили.

— Тогда открой эти дурацкие ворота и дай уже ему победить, — сказала она. — Ты же понимаешь, что рано или поздно он победит? Так всё хотя бы закончится быстро, и тогда все выдохнут. Меня ужасно запугал и утомил этот поход. Не знаю, сколько еще могу выдержать.

— Мне очень жаль, — ответил я. — Не думаю, что я могу так поступить.

— Что ж. — Она вздохнула. — В таком случае нам придется убить его.

— Но зачем мне это?

Хорошего впечатления я не производил.

— Даже не знаю. — Она притворно округлила глаза. — Может, чтобы закончить войну одним ударом и спасти свой глупый Город от уничтожения? Это единственный выход, ты хоть понимаешь?

— Он мой друг, — тупо повторил я. Конечно, она не знала, что я произносил эти слова и раньше.

— Расставь уже приоритеты. Выбери между ним и Городом. Сохранить всё и сразу не получится — это и ослу очевидно. Мне жаль, но такова жизнь.

Я посмотрел на нее. Какая-то глупая и жалкая часть меня цеплялась за надежду на то, что все это — хитрый маневр, испытание на верность: предам ли я своего друга в угоду красавице и ради спасения Города? Но я видел — она не шутила. Потрясающее умение работать с людьми. Она всегда ясно давала понять, чего хочет.

— Почему бы тебе не оставить его, — спросил я, — если с ним такая тоска?

Сичель-Гаита тихонько рассмеялась.