Шестое чувство

Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал и запрядал ушами от восторга, а Петя-Петушок сотворил такое, от чего человек, знающий его, наверняка бы пришел в неописуемый ужас, — он выключил плейер и снял наушники, а лицо его приняло осмысленное выражение. В этот самый момент в помещение заглянуло еще несколько человек (принесла ж их нелегкая!), чтобы выразить мне свое восхищение и если надо — предложить взаймы, — и тоже замерли в изумлении, услышав предложение шефа. Все смотрели на меня и ждали, что же я отвечу. А ответить я мог только одним — согласием, ибо теперь я не просто старший инженер Нерусский, а шахматный гений, и ответь я сейчас отказом, несмываемое пятно легло бы на мою репутацию как человека смелого и бесстрашного. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича, невзирая на то, что он начальник, а я подчиненный, невзирая на рабочее время, невзирая на явно провокационный характер самого предложения — невзирая ни на что. И я принял его.

— Согласен! — махнул я рукой. — Была не была!

— Три партии, идет? — тут же подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая один глаз.

— Идет! — снова махнул я. — Э-эх, гулять так гулять!

Шеф тотчас же освободил свой стол от посторонних предметов, оставив только шахматную доску, и деловито предложил:

— Играйте белыми, Николай Николаевич. Уступаю.

— Нет, ну зачем же, — проявил я великодушие. — Я могу и черными. С Ивановым-Бельгийским я играл именно черными.

— О! — Евграф Юрьевич понимающе кивнул. — Я понимаю — черные приносят счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть. Особенно вам.

В его словах звучала какая-то двусмысленность, но я никак не мог уловить ее смысл. Тем более, что его мозг был закрыт для меня.

И тут я вдруг осознал всю глубину пропасти, в которую увлекал меня Евграф Юрьевич. Ведь я не смогу прочесть ни одной его мысли, и, значит, я обречен на верный проигрыш: играть в шахматы я практически не умел. Даже если шеф не ахти какой игрок, то хуже меня он все равно не сыграет — хуже, как говорится, некуда. Более того, я оказался в положении даже худшем, чем некий герой одной из песен Высоцкого, который мог себе позволить ненароком бицепс обнажить, мне же не дано было даже этого удовольствия — как-никак соперник был моим шефом. Одним словом, я понял, что дело стремительно и бесповоротно мчится к катастрофе.

Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под орех — причем так, что я даже глазом моргнуть не успел. Все закончилось за какие-нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматном деле, понял, насколько сильно играл мой шеф. Его комбинации были блестящи, стремительны и неожиданны. Шесть-семь ходов — и мне объявлялся мат. И какой мат! Любо-дорого посмотреть. Но самое обидное, самое неприятное было в другом. Весь мой позор проистекал в присутствии не только моих ближайших коллег по работе, но и множества других, порой совершенно посторонних, лиц, припершихся с утра пораньше лицезреть гения в моем лице и насладиться общением с ним. Более того, как только весть о необычном турнире разнеслась по институту, толпы любопытных тут же хлынули в наше малогабаритное и совершенно не предназначенное для подобных паломничеств помещение. Таким образом, к концу третьей партии мне в затылок дышало не менее полусотни жадных до зрелищ ртов. Третий мат исторг у толпы шахматных болельщиков жуткий стон, в котором сквозило и разочарование, и сожаление, и страстное желание залить горе вином, и порядком испугавшее меня намерение определенной части сотрудников, преимущественно мужского пола, намылить мне шею за халтуру, обман и надувательство. Я был окончательно уничтожен.

С победой закончив турнир, Евграф Юрьевич поднялся и удивленным взглядом окинул помещение. Толпа тут же притихла и затаилась в ожидании.

— Вы что, все ко мне? — спросил он тоном проголодавшегося людоеда.

Толпа все поняла и безропотно стала рассасываться, попутно обливая меня презрением, жалостью и возгласами типа «э-эх!», «халтурщик!» и «ну что, съел?» Когда мы остались в своем первоначальном составе, то есть впятером, шеф произнес, небрежно смахивая шахматы в ящик стола:

— А теперь за работу, Николай Николаевич, за работу. Хватит предаваться забавам — не место, да и не время.