Шестое сомнение

Своим внешним видом он походил на туземца, хотя имел продолговатое лицо и прямой длинный нос, всегда прищуренные глаза не давали возможности определить цвет глаз, а усы, небольшая клинообразная бородка и жидкие волоски на голове были совершенно белые, но некоторые жители деревни говорили, что у Аимки (так все звали старика) глаза голубые, а волосы были когда-то каштановыми. Сам он называл себя нанайцем, хотя нанайского языка не знал, а говорил по-русски, иногда с маньчжурским акцентом, а родственников среди нанайцев, живших намного севернее, никого не имел.

Дед Аимка ничем особо не занимался, небольшой огородик за домом он давно забросил, и там расплодилась дикая конопля, которую он иногда покуривал, добавляя в табак, на охоту не ходил, пушного зверя не промышлял, рыбу в речке не ловил и вообще по большей части бездельничал, сидя на крыльце под навесом, часто выстругивая ножичком разных деревянных зверюшек. Но иногда неожиданно пропадал, подолгу нигде не появляясь, и когда уже жители деревни, не решаясь войти в его жилище, начинали беспокоиться: «Не помер ли, случаем, наш дед Аимка?», он вдруг опять появлялся после двухнедельного отсутствия, сидел на крыльце со своей трубочкой, никому не объясняя, где он пропадал и куда ходил. А деревенские побаивались расспрашивать, так как считали его колдуном и шаманом, умеющим предсказывать будущее.

Дед Аимка этот дом не строил, он достался ему по наследству от дальнего родственника, как он говорил. В этом доме у дороги, на окраине деревни, три года назад жил бобылём другой странный человек.

Это был здоровый мужчина, лет под шестьдесят, с чёрными, слегка волнистыми длинными волосами на голове и каштановой бородой с усами, контраст был разительный и создавалось впечатление, что дядя Гера (Герман, так звали мужчину) постоянно чем-то красил бороду с усами, хотя при ближайшем рассмотрении было видно, что это его собственный цвет. Глаза у Германа были ярко-зелёные, магические, как у сказочного змея, он мог взглядом заставить спать человека, не в меру развеселившегося на деревенском праздничном застолье, мог остановить скачущего коня и, говорят, мог даже убить медведя взглядом в упор.

Однажды зимой, рассказывали, днём к ним в деревню забрёл медведь-шатун и стал гоняться за домашним скотом, не обращая внимания на собак, одну из которых он задрал, а все взрослые мужики были в лесу на работе, и стрельнуть в медведя было некому. Деревенские бабы побежали к дяде Гере за помощью, в надежде, что он отгонит зверюгу. Герман в одной рубахе вышел на улицу навстречу шатуну и вперился в него взглядом. Медведь заревел, встал на дыбы, но потом неожиданно лёг на снег, зевнул и уснул, а когда мужики пришли вечером из леса, то он был уже мёртв.

При Германе на заборе дома было привязано объявление, выполненное на красном полотнище большими белыми буквами: «У НАС ЕСТЬ ЧЕМ УТОЛИТЬ ЖАЖДУ ПУТНИКУ», а на бельевой верёвке, натянутой поперёк двора, всегда висели разноцветные модные лифчики и женские трусики, якобы сушились, хотя женщины у него никогда не жили. Изредка жаждущие городские путешественники останавливались у него перекусить и испить сладкого нектара, иногда на сутки, а то и на двое. И тогда по вечерам в доме Германа ярко горел свет во всех окнах, доносилась громкая музыка и звучал весёлый женский смех. А два раза в год, в ночь на Ивана Купала, с шестого на седьмое июля, и зимой на Святки и Колядки, в канун Рождества, Старого нового года к Герману приезжали – на дорогих иномарках и неизвестно как – множество гостей из города. И празднество тогда бывало особо шумным и продолжалось у него почти до утра, со стрельбой, фейерверками и многочисленными красочными салютами.

Немного в стороне от дома стояла русская бревенчатая баня с верандой, которая всегда топилась к приезду гостей. Любители попариться подолгу в ней мылись, периодически выскакивая окунуться в рядом расположенный небольшой, но довольно глубокий пруд с родниковой водой. Раскрасневшиеся в парной голые мужики и девки бежали туда по каменистой тропинке и, разгорячённые, прыгали с разгона в ледяную воду с визгом и криками, а остудившись, опять неслись со смехом в баню париться, и так почти всю ночь.