Шестое сомнение

Днём деда Гриша взял лестницу, приставил её к дому и полез на чердак. На чердаке было пыльно, повсюду висела паутина и пахло мышами. Он хотел пролезть в конец чердака, чтобы посмотреть за трубой, может, старуха там прячется, но потолок под ним хрустнул и стал прогибаться, и деда Гриша вынужден был вернуться назад. Возвратившись в дом, он ещё раз обследовал все углы, заглянул под кровать и отодвинул топчан, даже порылся в картошке, наваленной в углу, но никаких следов пребывания своей старухи в доме не нашёл.

И тут его неожиданно осенило, и он радостно закричал:

– Я всё понял! Она в погребе прячется! Иноверцы не положили её в гроб! Они закутали её в саван, как предлагали мне сначала, и опустили в погреб!

От такой догадки деда Гриша даже рассмеялся, сотрясаясь всем старческим телом, и покосился на щель в полу. Чтобы проверить своё предположение, он слез с топчана, взял в руки фонарик и, присев на корточки перед щелью, стал светить в погреб. Там по-прежнему плавал в грязной воде продолговатый белый предмет размером с человека, плотно завёрнутый в обрывки простыней с утонченными концами, похожий на огромный кокон бабочки, и деду Грише показалось, что он даже слабо шевелился, слегка извиваясь, как будто пытался освободиться от савана.

– Ну нет! Меня не проведёшь! – вскричал старик и не дожидаясь ночи, чтобы проверить свою догадку и увидеть, как старуха выползает из погреба к нему, пошёл в сарай, нашёл там две доски, молоток, гвозди и заколотил крест на крест крышку погреба.

– Вот теперь попробуй вылезти, старая дура, – сказал деда Гриша, нагнувшись в щель пола, довольный своей работой.

День прошел как обычно, а ночью, как только он закрыл глаза, тут же у самого уха раздался голос старухи:

– Отд-а-а-ай зу-у-убы, отда-а-ай зу-у-убы! – и это уже был не шёпот, а утробный голос.

Деда Гриша подскочил, схватил фонарик и, светя через щель в погреб, закричал:

– Дохлая дура! Ничего я тебе не отдам! Не нужны тебе зубы там!

Дед увидел в щель, как саван медленно полностью всплыл из мутной воды, раздвигая мусор на поверхности, и стал недовольно мелко вибрировать всем телом.

Тогда дед подбежал к буфету, вытащил из стакана протезы, расплескивая воду, затолкал их себе в рот, лёг на пол и прогундявил в щель погреба:

– На, смотли! Они на мне, дуга! Я их ношу всега, – подсвечивая при этом фонариком то себе, то в погреб через щель.

Деда Гриша увидел, как кокон бабочки стал местами трескаться и из трещин потекла желтовато-зелёная густая суспензия, растекаясь по воде. Затем саван стал медленно изгибаться посередине, продолжая трескаться и приподнимаясь над водой. Когда средняя часть его почти достала до кухонного пола, кокон неожиданно шлёпнулся опять на мутную воду, подняв фонтан грязных брызг, а один конец его резко выгнулся вверх и со страшной силой, пробив доски пола, как ломом, проткнул насквозь, лежащего деда Гришу, потом медленно опустился обратно в погреб и с шипением погрузился полностью в зеленоватую жижу. Щепки и мусор опять сошлись над мутной водой, скрывая следы преступления. В доме наступила тишина, только бездыханное тело старика лежало на полу, неловко согнувшись, с розовой пеной у рта, и напоминало строки из стихотворения Сергея Есенина:

На губах – как прелая морковь…

Пахло инеем и глиняным угаром,

А в ощур сочилась тихо кровь.

Экспертная комиссия, приехавшая из района по случаю трагической смерти одинокого старика в своём доме, после недолгого осмотра места происшествия дала заключение, что смерть произошла вследствие обрушения потолка. Сломавшаяся от старости поперечная балка, падая, своим острым концом проткнула тело дедушки насквозь, что и явилось причиной его смерти.

Местные старухи, правда, поговаривали, что убила его умершая зимой супруга за то, что он отнял у покойницы вставные челюсти, которых после смерти деда Гриши так и не нашли.

ПРОДАВЕЦ БУДУЩЕГО

На перекрёстке двух дорог, у подножья горы, стоял большой деревянный дом с двухскатной крышей, покрытой дранкой. Дом весь почернел от времени и невзгод, а четыре окна, смотрящие на дорогу, по-прежнему весело поблескивали пыльными стёклами на проезжающих мимо в автомобилях редких путников. Через низенький забор из осиновых жердей, прибитых как попало, сикось-накось, к сосновым столбикам, видна была входная дверь с широким крыльцом, на котором часто сидел худой, невысокого роста человек неопределённого возраста, курил свою длинную трубочку и рассеяно посматривал по сторонам. Он был одет всегда одинаково, в короткий тёмно-зелёный халат, расшитый по краям причудливыми узорами и подпоясанный кожаным ремешком, на котором болтался небольшой ножик в чехле, короткие серые штаны, а на ногах – красные тапочки с загнутыми вверх носами.