Шестой остров

Я дал Антонио толику луидоров, чтобы он приобрел лошадь и дорожное снаряжение и не был вынужден в пути промышлять себе на жизнь воровством, да посоветовал ему держаться осторожней и не искать опасных приключений. На том мы распрощались, нежно обнимаясь и повторяя всяческие клятвы и обещания, как того требовали законы нашей дружбы, после чего он со слезами на глазах отправился в путь.

Анка — так звали мою цыганку — была родом из Богемии, но росла, кочуя с табором по всей Европе. Овдовела она недавно и все не хотела брать нового мужа в свой шалаш, пока не влюбилась в меня. Плясала она и владела бубном, как никакая другая в таборе, и, видимо, была докой по части приворотных зелий и заклятий, ибо чем дальше находился я с нею, тем меньше хотелось

Да будет земля тебе легка (лаг.).

* Как ты была для нее (лат.).

мне освободиться от ее чар. Вначале я убеждал себя, что побыть с табором несколько дней будет всего лишь приятным времяпровождением среди этой вольной братии и в объятьях Анки, однако, когда мы прибыли в Кельн, я уже настолько был в ее власти, что предложил ей выйти за меня замуж. Она сразу же согласилась с условием, чтобы я изменил свое имя и подчинился законам и обычаям цыганской жизни; тут же сыграли и свадьбу по цыганскому обряду, исполнив все церемонии, причем я сорил деньгами направо и налево, делая подарки и оплачивая угощенье.

Не буду описывать свою жизнь в этом таборе, да, сказать по правде, ничего особенного не могу вспомнить о первых ее месяцах, кроме обычных мелких грешков, краж, надувательств и любострастия, коим как сожитель цыганки я грешил, что случилось со мною второй раз в жизни. Ведя непоседливую, кочевую жизнь, я ни к чему не стремился, но был счастлив и, снискав дружбу прочих цыган, через месяц-другой так освоился с их языком и обычаями, словно был отлит в той же форме; все было ладно, пока следующей весной, когда табор двигался по пути в город Буду, что на берегу Дуная, Анка не влюбилась в венгерского цыгана другого племени, которое шло навстречу нам в противоположном направлении и с которым мы несколько дней делили хлеб и кров. Заметив их шашни, я был сильно огорчен, однако виду не подал, потому что она приучила меня к мысли, что я должен полностью ей доверять. И вот, по прошествии недели после ухода того табора — а шел он в Грецию,— она вдруг сказала мне, что пойдет к подножью соседней горы поискать трав для некоего снадобья; я не придал ее словам значения, ведь у цыган это дело обычное, недаром говорят, что их зелья исцеляют от болезней, побуждают к любви и помогают видеть будущее; Анка, однако, не вернулась ни вечером, ни ночью, она ушла навсегда, и никто из табора не мог мне объяснить причину; сам же я предположил, что она, видимо, сговорилась с тем венгерцем, и он, подождав ее вблизи нашего табора, увез ее как свою любовницу.

Цыгане наши сочувствовали моему горю, а для старой цыганки, вырастившей Анку, весть эта была горше смерти — старуха принялась рвать на себе волосы, царапать лицо и вопить в голос, оплакивая свое несчастье на манер плакальщицы над покойником, я же пришел в

неистовый гнев и, не внимая ничьим уговорам, устремился прочь из табора и, блуждая по окрестностям, набрел на труппу комедиантов; смекнув, что подвернулся удобный случай мне перерядиться, я купил у одного из актеров его одежду, кругом увешанную бубенцами, у другого купил лютню и еще костюм дворянина, как они там в Венгрии одеваются; запасшись всяческим платьем, я снял серьги и прочие цыганские причиндалы, нарядился шутом и так отправился дальше; через несколько дней я настиг табор, где укрылась изменница со своим любовником, однако подойти к пим открыто пе решился, ибо они сразу бы поняли, что я жажду кровавой мести, и родичи того цыгана постарались бы спрятать его, а поскольку цыганские законы запрещают помогать при поединке, они, случись мне убить обидчика, отомстили бы мне потом за его смерть. Посему я два дня выжидал в засаде, пока наконец не застал их ночью врасплох,— тут я кинжалом заколол обоих, не дав им времени даже охнуть. В деревне, находившейся за милю от табора, меня ждал выносливый мул, купленный накануне; там я переоделся и, не мешкая ни минуты, ускакал прочь. То было подлое, трусливое убийство, ни один цыган не способен на такое — они мстят в открытую, не бегут, не прячутся, не думают о том, что ждет их дальше, я же, опасаясь, что меня могут убить родичи соблазнителя, решил заколоть обоих, напав из-за угла и втихомолку.

Так закончилось мое цыганское житье. Отправившись через Богемию на север, приехал я в красивейший город Прагу в то время, когда богемские дворяне — были они еретики, последователи Яна Гуса, не подчинявшиеся буллам и прагматикам,— во весь голос заявляли о своем недовольстве германским императором и королем Богемии доном Фердинандом II Габсбургом, самым что ни на есть католическим из королей и, как все государи Австрии, абсолютистским монархом, каковой, следуя заветам своего отпа, дона Фердинанда I, родившегося в Алькала-де-Энарес, был всегда окружен испанскими советниками и воинами.