Шествие динозавров

- То, чем я занят - не труд! Это моя жизнь. Самый паршивый раб мечтал бы о таком труде... Но никто под этими звездами не уговорил бы меня даже большим пальцем левой ноги пошевелить, чтобы бросить зерно в борозду и оросить его водой во имя пропитания. Только плеть! Уж лучше я пойду воровать... Император окружен предателями. Над одним ухом предатели-жрецы, нашептывающие ему бредни о свободном труде. Над другим - предатели, замышляющие убить его, чтобы остановить. А сам он слаб и безволен. Глиняная кукла. Его давно бы уже не было, если бы не мечи ниллганов. Ваши мечи...

- Ты полагаешь, что Одуйн-Донгре прав?

- Нет, я так не полагаю. Но правитель Юга хотя бы понимает, что нельзя уговорить бегемота летать, а рыбу - рычать. Одуйн-Донгре мудрее императора. Он искуснее в словах. Ему верят люди. Поэтому он обречен. Император обречен тоже. Кто-то один из них непременно убьет другого. Может быть, погибнут оба. Убийцы постоянно кружат возле них, выжидая. Вот сейчас ты, разинув рот, слушаешь Гиама, а твоему императору вспарывают живот...

- Это не так просто, - сказал я без особой уверенности. - Наивный, фыркнул Гиам. - Окружил Солнцеликого тупоголовыми эмбонглами и думаешь, что усмирил юруйагов? Возможно, и так. Но есть еще Ночная Страна с ее Черным Воинством, о котором ты даже не подозреваешь. Есть Бюйузуо Многорукий, насылающий вургров, разрушающий умы, оседлавший самое смерть...

- Эту сказку я слышал.

- А я видел своими глазами. Вот этими! - он показал растопыренными грязными пальцами. - Тут, где мы с тобой сидим, люди могут самоуверенно почитать себя хозяевами. Но есть иные двести кругов тьмы, простирающихся до самого океана и, возможно, уходящих под его дно. Их прорыли не люди. Там один бог, один император - Бюйузуо. Не знаю, почему он медлит, почему не выходит на свет. Мальчишка Луолруйгюнр опачкался бы от одного его взгляда... "И отворятся скрытые двери, и разверзнутся потайные подвалы, и не останется дворца, дома и хижины, где бы не вскрылся ход, и всползет Древняя Смерть о ста ногах и ста руках, и пошлет впереди себя вургров, и вургр станет правителем, и направит во все концы тверди вургров править людьми, и будет так ровно сто дней, и не останется под солнцем и луной человека, в жилах которого текла бы кровь, ибо всю ее до капли выпьют вургры, и набросятся вургр на вургра, и выпьют самих себя, и пресытятся и возблюют, и вся кровь извергнется, и пресечется путь человека..." Слушай, ниллган, - сказал он, перепуганный, видать, собственными пророчествами. Умоли императора обрушить Эйолудзугг. Или затопить. Пока не поздно, а?

- Попробую, - произнес я в раздумье.

17

...ни с того ни с сего, совершенно, надо отметить, не к месту во мне просыпается профессиональное рвение. Этакий исследовательский зуд. И я уже себе не хозяин. Пока мне означенный зуд не успокоят, ни о чем ином я и слышать не могу.

- Нунка, - требую я. - А какие они, эти зигган?

Она долго молчит. Должно быть, ей интересно ощущать, как во мне булькает и вскипает нетерпение.

- Вам это действительно нужно знать именно сейчас? - наконец спрашивает злодейка.

Это не оговорка, не жеманство. Она и в самом деле абсолютно осознанно продолжает обращаться ко мне на "вы". Даже теперь.

- Просто необходимо.

- Может быть, оставим до завтра?

- Я умру от разрыва любознательности.

- Что-то на семинарах подобное рвение прежде не отмечалось, - фыркает она.

- Я исправлюсь.

- И вообще, у вас будет спецкурс по этнографии.

- Когда он еще будет!..

- А если мне просто лень?

- Разве так бывает? И потом - не кажется ли тебе, что ты манкируешь?

- Манкируешь?.. Что это значит? "Обезьянничаешь", от английского "monkey"?

- Нет, кажется, что-то французское... Дескать, отлыниваешь от обязанностей. Тебе поручено ввести меня в курс имперских дел, вот и будь любезна соответствовать.

- Ужас, как официально! - закатывает она очи. - Ну, хорошо, повинуюсь. Только учтите, сударь, что с момента моего возвращения к исполнению профессиональных обязанностей всякие вольности становятся недопустимыми.

- Ах, какие формальности! - вторю я.

Слиток раскаленного металла нехотя сползает с моей груди. Нунка блуждает по комнате в поисках пульта, который я затыркал на книжную полку, но ни за какие коврижки в том не сознаюсь. Периодически пожимает плечиками и всплескивает руками, а я на протяжении всего этого процесса с удовольствием за ней наблюдаю. Нет в Нунке клинической длинноногости наших королев красоты, как, впрочем, и мясного изобилия в кустодиевском духе. Все в ней соразмерно, ничто не в избытке, ничто не в дефиците. Упругая, теплая даже издали, на глазок, шоколадная гладь. За ней и вправду приятно наблюдать. И эгоистично при этом думать: "Вот это - мое... и это тоже..." А о том, что все это мое только на время, как бы в аренду - не думать вовсе.