Шествие императрицы, или Ворота в Византию

Я никогда не находила, что у меня был творческий ум; я встречала множество людей, которых безо всякой зависти признавала гораздо умнее себя. Руководить мною было всегда очень легко: чтобы добиться этого, следовало только представить мне несравненно лучшие и более основательные идеи, нежели мои: тогда я становилась послушной, как ягненок. Причина этого — в страстном желании, никогда не оставлявшем меня, чтобы свершилось благо моего государства… У меня были несчастья — из-за ошибок, которым я не была причиной; быть может, они и произошли из-за того, что я не проверила, исполнены ли в точности мои указания… Я никого не стесняла в мнениях, но при случае твердо держалась своего. Спорить я не люблю, потому что убеждена: каждый остается при своем мнении… Я никогда не помню зла. Провидение столь возвысило меня, что я не могу быть злопамятной к кому бы то ни было, ибо, по справедливости, мы окажемся в неравном положении. Я вообще люблю справедливость…

Екатерина — Сенак де Метану, французскому дипломату

Вашему Императорскому Величеству благоугодно было Комиссариатский департамент при войсках начальства моего поручить моему попечению и распоряжению. Вследствие чего старался я все то наблюсть, что к выгоде людей, пользе службы и сбережению казны служить могло. Но к достижению совершенного в том успеха нужно, чтоб на все войска, здесь находящиеся, положенные суммы совсем отделены были в мое ведомство. Я докажу тогда дешевизну и способность в довольствии войск, которые ныне, в ожидании всего потребного из Москвы, крайне нуждаются, а паче, посылая туда команды, умножают расход и через то нередко людей теряют, теряет много и казна в перевозке, а учредя здесь заготовление вещей, мастерства умножатся, работники же, будучи на дешевом хлебе, дешевле и работать будут.

Потемкин — Екатерине

Все было как всегда: верноподданнические восторги, пушечная пальба, приношения именитых граждан, гарцующие казаки и татары — вперемешку…

И прощание с морем. С теплым, приветливым, то зеленым, то голубым, ни разу не остервенившимся при виде государыни и ее свиты.

Граф Фалькенштейн, он же император Иосиф II, имел в своем владении теплые моря, вплоть до Средиземного, у государыни же отныне было только Черное, ежели не считать Азовского; все же остальные были холодны и неприютны.

Было прощание с морем, оставленным в Феодосии, назревало прощание с императором. «У него глаза орла», — любила повторять Екатерина. «А характер? — допытывался Потемкин, когда они на короткое время остались одни. — Каков у него характер, матушка?»

Екатерина смешалась. Она не знала ответа — боялась ошибиться. Порою ей казалось, что характер у него неустойчивый. Но он был единственным союзником России, на которого можно твердо полагаться на случай войны с турком. Война же неизбежна, до нее рукой подать — это она твердо знала. Важно было убедить Иосифа в том, что Порта — зло. Давнее, неизменное, каменное, воинственное, упорное зло. И пока она не будет разрушена, справедливость не восторжествует в мире. Себя же она почитала воительницей за справедливость, а саму справедливость — одною из своих добродетелей. Притом едва ли не важнейшею.

Она чувствовала в своем высоком госте некую раздвоенность, даже нерешительность, сомнение. Следовало употребить все красноречие, присущее ей, чтобы в нем появилась определенность.

— Он, матушка, живет с оглядкою на всю Европу. А того не чувствует, что Порта есть мировое зло, — обронил Потемкин.

— Его тоже можно понять: взят в кольцо недоброхотами, империя его — бродильный чан, — защищала императора Екатерина.

— Он более нас боится, нежели турка, — усмехнулся Потемкин. — Скоро мы подымемся над всею Европой. Да все они этого боятся, потому и навредить стараются.

Екатерина поджала губы: знак, что она против.

— Ты, Григорий Александрович, злопыхатель. Во всех видишь контры. Меж тем как его величество с нами заодно. А знаешь почему? Потому что ему крупный куш отвалится, ежели мы турка сокрушим. Ты помнить должен: его империя от Порты Оттоманской весьма много претерпела. И под стенами Вены турок стоял, и многих земель империя сия лишилась…

— Все так, матушка-государыня, но уж больно он нерешителен. — Потемкин был неуступчив.

— А кто тебя светлейшим-то почтил, — напомнила ему Екатерина. — Ты ему благодарен быть должен.

Потемкин фыркнул:

— Он не мне, а тебе, матушка, удовольствие сделал. Ты его о том просила.

Это было сущей правдой, и Екатерина приумолкла. Впрочем, что бы там ни говорил ее любимец, она верила в Иосифа. Основания были. Их связывала давняя приязнь. И тайный договор, заключенный еще шесть с лишком лет тому назад, о разделе Оттоманской империи. Правда, ход Екатерины и Потемкина с присоединением Крыма стал для него неожиданным и, откровенно говоря, неприятным сюрпризом. Но пришлось промолчать…