Шибболет

И голубка больше мне не поёт зарю,
потому что даже зари, чтобы петь, не стало.
Не затем об этом я тебе говорю,
чтобы ты подумал, что ночи теперь мне мало.

Я с рожденья люблю просторную эту ночь,

эти звуки её настойчивые, как руки,
эту воду времени в ступе тоски толочь
и мотать послушно суровую нить разлуки.

Чтоб голубку спугнуть, сгодится холодный взгляд,

а ворона куста рассерженного боится,
и не так уж грубому солнцу бываешь рад,
если ты— росток, тем более, если птица.

«Может, мне покажут мир, когда умру….»

Может, мне покажут мир, когда умру,—
синий шар на чёрном слепом ветру.
Скажут, прожили вы не так чтобы, но вполне,
не бывали нигде— отправим-ка вас в турне.
Вы увидите сверху Родос, Техас, Прованс,
Левантийский берег, что раньше был не про вас.
Убедитесь, что тесен мир и прочен шар.
Не узнали запах? Пот, парфюм, перегар.
Вы вращайтесь тихонько, спутником, не дыша.
А зачем вам вообще дышать, если вы душа.
С вашей смертью качнулись Весы совсем чуть-чуть,
Близнецы попирают по-прежнему Млечный Путь,
тихо свистнул Рак— мол, кончено, наконец,
и пульсирует аккуратно тупой Телец,
и объедет вас кто-то опять на Козе кривой,
как он делал всегда, пока вы были живой.

Рассказы

Студент

Дожди шли и шли, тяжело, как отступающие войска. Страна проводила в никуда вереницу вождей и теперь редкими слезами и частыми дождями смывала следы их пребывания на земле. Уже месяц все учились правильно выговаривать слово Чернобыль и, кажется, поняли, что ударение следует делать на второй слог, а не на третий. Ожидания и надежды вырастали непомерные, как грибы после радиоактивных осадков. Все тронулось: леса, города и люди. Сергей Гладышев закончил институт.

Он не пошел ни домой, ни со всеми в общежитие, пить. Жизнь его уже давно устроилась тут, между бурым собором и серой рекой, самим названием призывающей себя отмыть. Только здесь последние пять лет было хорошо и уютно, только здесь хотелось кому-то показать плотный синий кусочек картона. Он ощущался в заднем кармане брюк при каждом шаге, пока Сергей шел до литфака.

Из проема – дверь была всегда открыта, упором служил кирпич – появилась Ирина. В дверях она с кем-то попрощалась, и очень почтительно. Широкая густая борода показалась в проеме и тут же спряталась. Иринины зеленоватые, как ягоды крыжовника, глаза остановились на Сергее. Она шла к нему. От слишком высоких каблуков и крайней худобы Ирина выглядела очень длинной и какой-то извилистой, как плетистое растение. Сергей всегда опасался, что она запутается в собственных ногах и упадет.

– Ну что, студент? – насмешливо спросила взрослая аспирантка. – Закончил? Какие ощущения?

– Тоскливые, – ответил Сергей. – И вообще, больше я не студент. Придумай другую кличку.

И лицо Ирины, и памятник великому педагогу с голубем на голове, и тополя на набережной серой реки – все это казалось нарисованным акварелью «по мокрому», всегда так бывает после летнего дождя. Жизнь расплывалась на глазах.

Лето кануло, забылось начисто. Сергей куда-то ездил недели на две, откуда-то встречал на вокзале Ирину, наверное, с юга, потому что ее русалочьи волосы посветлели, бегал по утрам под моросящим дождем. И к концу августа, как-то утром взглянув в желтые глаза яичницы, он понял, что боится идти на работу.

Работа была там же, где учеба. Иначе Сергей и представить себе не мог и поэтому воспринял свое чудесное распределение как должное. Он знал, никто не верит, что его оставили на кафедре просто так, без блата. Тем не менее, так и было. Гладышев – очень хороший студент. К тому же он знает язык, которого у нас на факультете никто не знает. Выучил практически самостоятельно. Заведующий кафедрой возлагает на него большие надежды. Вернее, на них – и на Гладышева, и на язык. На нем говорят страны двух проснувшихся, бурлящих континентов, нам ли, тоже проснувшимся и бурлящим, не учить его!