Шибболет

Сидела в кресле с ёлкой рядом.
Из крана капало на кухне.
Я стену подпирала взглядом.
Казалось, вот возьмёт и рухнет.

Пошла к столу, к листку бумаги.

Светила ёлка, словно город.
Со злости рисовал зигзаги,
Припав к стеклу, январский холод.

Ни о какой любви пространства

И речи не было. На стуле
Висела юбка из упрямства—
Чтобы её опять смахнули.

Я шла по следу беглой мысли,

Или, верней, короткой строчки.
На кухне капли молча висли
И гибли там поодиночке.

Я двигалась к пустой странице,

Чтоб записать, и покороче,
Что всё труднее нам мириться
С тоскливой сменой дня и ночи.

Что мы сжимаемся, старея,

Как будто кровь берут из вены.
Я шла красивей и скорее,
Чем я хожу обыкновенно.

Кто торопил: «Осталось мало.

Уходит ночь по белым крышам»?
Кто говорил: «Пиши пропало,
Пропало то, что не запишем»?

«Когда вернулись Средние века…»

Когда вернулись Средние века,
и смерть, войдя, надолго задержалась,
пустили гроб по рекам и рукам,
и в нём спала измученная жалость,
Когда любовь не добрела домой—
без памяти, без возраста и пола,—
лежит, обезображена чумой,
и ждёт, когда за ней придёт гондола,
Лишь совесть выжила. Лицо её мертво.
Речь лишена подробностей и красок.
Но ходит, где опаснее всего,
и не боится карнавальных масок.

«У соседей будет первое мая…»

У соседей будет первое мая,
За сосной забулькает соловей.
Да живи, про жизнь ничего не зная,
Только постарайся, живи живей.

Ты не спи— а вдруг тебе станет жутко?

Сделает весна тебе велосипед,
Ведь была такая вот пытка-шутка,
И не поручусь я, что больше нет.

Белое, былое— в глубокий plusquam,

что не сгинет, будет дождем висеть.
Ты ведь птица, скучно тебе моллюском,
Ты, свободный, что же ты рвешься в сеть.

Мне не скучно, боже мой, мне не зябко,

Я снегирь, я пухлый, я полон сна.
Тоненькую ветку сжимаю лапкой,
И не подходи ты ко мне, весна!

VII

«Ни о чем не думаешь, ни о ком….»

Ни о чем не думаешь, ни о ком,—
не пропасть бы только самой.
Одна. Дворами. Быстро. Бегом.
С электрички. Поздно. Домой.

Белая ночь, как прямая речь,

обращена к тебе.
К тебе стремится всякая вещь.
Качается при ходьбе

чья-то в стельку пьяная тень,

не знает, куда упасть.
Все предметы серы. Даже сирень
ночью сменила масть

и пахнет страхом. Глубже дыши.

Вдыхай этот двор чужой.
Один уголок твоей души
следит за твоей душой.

Горит, как лампа в десяток ватт.

Как испорченный автомат,
повторяет последнюю фразу дня,
например, «Прости меня».

Напоминает, что ты— это ты,

что, мол, тебя не тронь.
Летят дворы, дома и кусты
на этот слабый огонь.

«Подобно лёгкому уколу…»