Шибболет

Разлука— наш большой воздушный шар.
Я лично дую так, что даже глохну.
Весенний свет, зеленоватый пар
волнуется, дрожит, туманит окна.

Звонки буравят черную весну,

гудки растут с тупым упрямством капель.
И глядя в пол, мы видим глубину,
где залегает телефонный кабель.

Следим, как он опасливо ползет,

боясь обрыва или замыканья.
Разлук не хочет втайне только тот,
кто ленится любить на расстоянье.

И яблока обзора он зазря

гонять не станет по слепому блюдцу…
Он ничего не видит, говоря:
«Уехали. К среде должны вернуться».

Но к нам нетрезвый ходит почтальон

и врет косноязычно и туманно.
Какие нам портреты пишет сон,
не вынимая кисти из стакана!

Его погонят скоро со двора.

Но нам его хотя бы показали.
И разлучаясь с жизнью до утра,
следим за ней закрытыми глазами.

«Наше лето— сплошной бесплодный июнь…»

Наше лето— сплошной бесплодный июнь,
электрички полной печальный свист,
и картошка, картошка, куда ни плюнь.
Огурец выпускает третий лист.

Строят дом и пахнет лесом сырым.

Заноси— кричат, – да левей, левей!
Одичало домашнее слово «Крым»,
земляника выродилась в траве.

Человек рассадой обременен,

обжигает ветер ему лицо.
Что настанет скоро конец времен,
он возьмет и поверит, в конце концов.

Все умрем: и девчонка в дождевике,

и коза в репьях, и ближний лес,
да и я с дурацкой тяпкой в руке,
и не то, чтобы грянул гром с небес,—

так он думает. – Просто будет течь

сто июней долгих, как сто годов.
Одичает всякая тварь и вещь,
и придет сентябрь, и не даст плодов.

Шепчет разум больной, шипит, шуршит:

– Посмотри, и дождь на лету прокис!
– Посмотри, – это щебет глупой души,—
огурец выпускает третий лист!

«В Симферополе в спящем ночном аэропорту…»

В Симферополе в спящем ночном аэропорту,
примостившись птицею на какой-то трубе,
в ожиданье долгом посадки на ИЛ или ТУ,
сморщившись, задев простуду на верхней губе…
Или сев в электричку мерзлую, да не в ту,
и вдруг оказавшись в Скачках при минус так двадцати,
при той же температуре, с ветром, на Дворцовом мосту,
в автобусе Ярославль— Москва, на пятом часу пути,
полагалось бы горько думать: «Одна, одна!»,
думать именно это— прочти любой роман.
Но жаждешь в такие минуты… крепкого сна,
и вспоминаешь с тоской и нежностью… свой диван.
Внутренний голос орет: «Домой! Уснуть!»,
и лишь доехав, взлетев, перейдя на берег другой,
уже одиноко, спокойно свой продолжаешь путь,
преодолев, как поезд стоянку— долгий Джанкой.

«Долгополый Каунас расцвета рока…»