Шибболет

Долгополый Каунас расцвета рока.
Это сумерки года, октябрь века.
Туриста страшит отъезд, как смерть до срока:
Не был в музее чертей— считай калека.
Скорее, скорей, за тем подолом из твида,
За пепельной гривой, за шарфом, за струйкой дыма.
Как бы назвать эту жизнь несовершенного вида?
Ртутную суету с бульканьем неуследимым?
Небо дымчатого стекла— если брызнет,
То не дождем – осколками, эти мне тролли!
Дорога в музей сокрыта, как смысл жизни,
Пятерых прохожих спросили, глухие, что ли?
За велюровой таксой, за угол, там ты не был.
«Смотри-ка под ноги»– учит ребенка мама.
Над нами зеркало держат вместо неба,
Мысли наши впечатаны в амальгаму…
Хриплый голос поет, что осень будет последней—
Роковые страсти, чушь, и все же!
Кажется, кто-то пришел и застрял в передней,
Или не может уйти— стоит в прихожей.
Или нас сверху показывают из мрака,
Или сам за собой подглядываешь… Где бы
скрыться? Музей Чюрлениса. Пленка страха
Лопается. Пришли. Наконец-то небо!

«Смотри, как все влюбленные смешны…»

Смотри, как все влюбленные смешны
под занавес, к исходу сентября,
в листву, как в желтый дом, заключены,
запаяны, как в капле янтаря.
Смотри, как понижается в крови
восторженности косенький процент,
как ловко отвлекают от любви
зубная боль и повышенье цен.
Смотри, смотри, язвительный герой,
и усмехнись, не замечая, как
и над тобой кленовый кружит рой
и ладит шутовской тебе колпак.

«Я люблю так давно, что уже повзрослели и те…»

Я люблю так давно, что уже повзрослели и те,
кто был сказочно мал, когда всё началось и осталось.
Наросло без числа новых связей, сюжетов и тем,
жалкий страх мой расцвел, подросла моя страшная жалость.

Этих зябко сквозящих фигур и несбывшихся лиц

в каждой клеточке жизни, в случайном зазоре, пробеле
я так долго боюсь, что все дети уже родились,
потому что все умные Эльзы давно поглупели.

«В этом городе тесном, где все надоели друг другу…»

В этом городе тесном, где все надоели друг другу,
И язык онемел от привычного бодрого «здрасьте»,
Где нельзя наклониться, шагнуть или вытянуть руку,
Не наткнувшись на чье-то махрово цветущее счастье,

Где годами живет у меня под окном на заборе

Объясненье в любви симпатичной соседке Наташе,
Где заплачь о себе— и придется на чье-нибудь горе,
Где приходится жить, потеснившись, и нашим и вашим,

Где приходится им враждовать и ругаться вполсилы,

Где и я так ждала и прощала, как больше не буду.
В этом городе, все получив, чего я не просила,
Говорю: «Здесь я все прожила, не хочу даже чуда».

II

«Что злость проходит, кто тебе сказал…»