Шибболет

Что злость проходит, кто тебе сказал?
Ей никогда не сделаться вчерашней.
Вновь Бенуа построенный вокзал
несет ложноготические башни,
как вечный контролер, плывет на нас,
все время входит в Новом Петергофе.
Я зла на жизнь, когда она— анфас.
Мне жаль ее, лишь повернется в профиль,
как человека в сером у окна,
которому так тягостно не спится.
Когда бывает жизнь совсем больна,
она такие выбирает лица
и в них молчит, укрывшись с головой,
к чертам их привыкая, как к одежде.
Молчит и едет. А пейзаж живой
пытается развлечь ее в надежде:
а вдруг поправится! Ну что ж, пускайтесь в пляс,
проезжие дома и лес прохожий!
Ведь только и надежды, что на вас,
надежды, на отчаянье похожей.

Уборка

Вещей, простых и настоящих,
мне не хватало.
С трудом открыла нижний ящик—
всё заедало!

Больничный пасмурного цвета,

не раз продленный,
и профсоюзного билета
мундир зеленый…

На снимке бледном и размытом

под икс-лучами
мой зуб ещё болел пульпитом,
белел печально.

Смешались скрепки, папки, люди,

медикаменты,
открытки: яблоки на блюде
и пляж, где тенты.

Я запихнула всё обратно,

отбросив жалость,—
лицо двоюродного брата
слегка помялось.

А помню брата я нескладным,

всегда последним,
в Таврическом саду прохладном—
девятилетним.

И скобку на зубах, и папку,—

на ней съезжали
с горы зимой, в сугробе шапку…
Беда с вещами!

Их тьмы и тьмы. Какие тучи

легли на плечи!
Я помню всё гораздо лучше,
чем эти вещи.

Я, собственно, письмо искала:

«Ушел туда-то…»
Слова я помню: там их мало,
вот только дата!

Я помню, что начало лета,

я— в чем-то желтом.
Как знать, что на тебе надето,
когда «ушел» ты?

Какой был год, узнать бы точно,

и как давно мы
пожизненно теперь, бессрочно
с тобой знакомы.

«Так много печали в оранжевом цвете…»

Так много печали в оранжевом цвете,
и в желтом, и в желтом так много печали!
Сильнее других это чувствуют дети.
Их оповещает о близком начале
учебного года настурций цветенье
и пчелы, и шмель-одиночка с мотором—
июльские первые предупрежденья
о чем-то большом, неизбежном и скором.
Начнутся осенние кроссы на время,
заколет в боку, ярко вспыхнет дорога,
и вдруг перестанешь держаться со всеми,
начнешь отставать, отставать понемногу…
И все потеряются в желтом мельканье,
А ты не успеешь. Тебя обманули.
Верней— умолчали, что хватит дыханья
не дальше настурций, не дольше июля.
Ведь все пробежали сияющим парком.
Ведь все уже знали и просто молчали
о том, что вот именно в светлом и ярком,
в оранжево-желтом так много печали.

«Кончилось письмо, страница, строчка…»