Шикша

Я спустилась к густо заросшему по берегам осокой и мятликом озеру. Берег был высоковат и уходил к воде ступенчатым глиняным обрывом — приходилось цепляться за прибрежную траву, чтобы не съехать в воду. Я ухватилась за кривоватый куст тальника и осторожно поставила ногу на небольшой выступ. Наклонилась к воде, вымыла руки, затем зачерпнула и умылась. Ох, хорошо! Я опять нагнулась, зачерпнула ещё, и только стала распрямляться, как вдруг мне в нос резко залетела какая-то гадость, вроде как муха, от неожиданности я вскрикнула и взмахнула руками, пытаясь отогнать её. При этом я чуть не упала в озеро, пришлось опять ухватиться за ветки, я всё никак не могла её вытащить, наконец, эта гадость вылетела сама, оставив после себя в носу жгучую вонючую жидкость.

Но мой вскрик подскочил Игнат.

— Что там?

— Да ерунда, извини, — отмахнулась я, пытаясь высморкаться, — какая-то муха в нос залетела, я её, наверное, придавила, жжется теперь. Я просто сильно испугалась.

— Ай-яй-яй! — охнул Игнат и подал мне руку, — давай сюда! Быстро! Быстро!

Не понимая, я протянула руку.

— Быстро! — Резким рывком Игнат почти вынул меня на берег.

— Где папиросы? — сухо и взволнованно спросил он.

— Я не курю, — удивилась я.

— Папиросы у тебя с собой? — не унимался Игнат.

Я вспомнила, как тот охотник вернул мне полпачки «Беломора» и похлопала себя по карманам: чуть скукоженная пачка оказалась на месте.

— Вот, — с недоумением протянула её Игнату. Странный он какой-то.

Игнат торопливо вытащил две сигареты и вдруг больновато воткнул мне в каждую ноздрю. От неожиданности охнула.

— Вдыхай носом через них и сплёвывай ртом! Быстро! — велел он столь напряженным голосом, что ослушаться я не посмела.

Я втянула через табак воздух в нос, и жгучая жидкость, вместе с табачной крошкой, пошла дальше, в носоглотку, затем я выплюнула всё на траву. В плевке копошились белёсые мелкие личинки. Много. Я заорала от ужаса, но Игнат стукнул меня по спине:

— Дуй!

Я так перепугалась, что дула и дула. Когда табак из обеих папирос был весь вытянут и личинки перестали из меня выходить, я всё равно не могла заставить себя перестать дуть.

— Всё. Всё. Хватит уже, — рассмеялся Игнат глухим дребезжащим смехом.

— Что⁈ Что это было? — меня трясло с перепугу. Я опять принялась плеваться.

— Люсю, — сказал Игнат и добавил, — очень плохой люсю.

Я поняла только, что это отнюдь не женское имя, а название этой летающей гадости.

Посмеиваясь надо мной, Игнат неторопливо собрал уток в рюкзак, он набивал его и набивал, но три из них всё равно не влезли, поэтому он связал их за шеи в гирлянду и отдал нести мне вместе с двумя связанными на веревку манками.

Обвешанные добычей, словно новогодние ёлки, мы вернулись в лагерь. Как раз успели к обеду и даже оставалось еще немного времени помыться.

— Зоя! — замахала мне от столовки Аннушка.

— Сейчас приду, — отмахнулась я, торопливо сунула свою гирлянду из мертвых и деревянных уток Игнату, а сама бросилась искать Кольку.

Колька нашелся в камералке. Он занимался тем, что мастерил из марли и ваты повязки. Я кратко рассказала ему, что со мной произошло. Колька побледнел и схватился за голову:

— Какая ещё люля⁈ Сруля, блядь, а не люля! Это же носоглоточный овод, Горелова! Это ж надо было так исхитриться, чтобы его в это время поймать!

— Игнат меня заставил дуть табак через папиросы. И выплёвывать личинок, — прошептала я помертвевшими губами. — Как ты думаешь, я все их выплюнула, или ещё там остались?

— Ну, с твои везением, Горелова не удивлюсь, если где-то половина осталась… — задумчиво сказал Колька и быстро отошел от меня на три шага. — Стой там. Не подходи!

Я охнула, представив, как они у меня мерзко копошатся в носу и во рту. Сразу запершило горло. Руки и ноги похолодели от липкого ужаса.

— Понимаешь, они живородящие, — принялся объяснять Колька будничным тоном, но при этом внимательно смотрел на меня и отступил еще на пару шагов, — в общем, сперва они залетают в носоглоточную полость и впрыскивают специальную жидкость, кишащую живыми личинками. Потом эти личинки попадают в горло, оттуда — в желудок или в лёгкие, но большинство проникает в лобную часть, они буквально выгрызают себе дорогу к мозгам. Очень мозги они любят, Горелова. А некоторые так вообще прогрызают себе дорогу дальше и попадают, например, в глаз. Или в язык.

Мне стало совсем дурно, и я явственно ощутила, как тысячи этих мерзких белёсых личинок копошатся у меня уже в голове и в глазах.

— А ну, посмотри-ка на меня, Горелова, — Колька поднял руку, — сколько пальцев видишь?

— Четыре, — осипшим голосом пробормотала я, старательно пялясь на колькины пальцы с неровно обрезанными ногтями и пятнами от зелёнки.

— А вот и неправильно, — взволнованным голосом сказал Колька, — я же тебе только что кукиш показал, Горелова. А ты говоришь — четыре. Значит, личинки уже пролезли тебе в глаза. Так как свои мозги ты еще на пятьдесят восьмом участке вышибла, то путь для них теперь открыт и свободен.