Шимшон

– На их полях зреет урожай. Сожги им все посевы.

– Перехлест это. Я придал смерти тридцать язычников, а не хватил ли в гневе через край?

Сжечь всё – обречь на голод тысячи. Наказание поголовное, без разбору правых и виноватых. Несправедливый суд!

– Судья незрелый! Бичевать одних и не наказывать других – вот в чем несправедливость! Все недруги равны в желании нанести нам ущерб. Карая врага, мы создаем героя, щадя – уничижаем. Одному выпала удача, и он отличился, другому не повезло, но в этом нет его вины. Быть несправедливым к невиновному? – риторически воскликнул Пахдиэль и немигающим взором уставился в упор на собеседника.

– Вроде, гладко говоришь… – с некоторым сомнением пробубнил Шимшон, почесав в затылке.

– Вернемся к щедротам мести.

– Наделы велики, как сжечь их разом?

– Собери молодцов. Да не тех, что на мальчишнике глумились над тобой, а своих, из Цоры. Поймайте триста лисиц. Свяжите животных хвостами по двое, а в узлы воткните горящие факелы. Выпускайте пару за парой. Гонимые ужасом огня, лисицы помчатся в поле и сожгут посевы!

– Так в точности и сделаем! – ответил Шимшон, пряча улыбку.

Сколько мог, созвал Шимшон товарищей, они разбрелись вдоль нив филистимских и подожгли поля с четырех сторон каждое. Ночной ветер в помощь, и начисто сгорели посевы язычников. А удовлетворенный Пахдиэль увековечил в героических анналах земли Ханаанской живописный свой замысел.

***

Ранним утром филистимляне вознамерились навестить нивы свои, полюбоваться на крепкие стебли, потрогать наливающиеся колосья, помечтать о скором празднике урожая. Но не сверкала роса на зеленом ковре, только дымилась земля, побуревшая от злополучной напасти. Бесповоротностью разрушения впечатляет ремесло огня.

Кто-то мигом приволок из молельного дома деревянных идолов, и люди пали ниц перед истуканами, и стали со слезами и криками взывать к неверным богам и вопрошать: “За что? За что нам такое?” Но изваяния не снисходили до ответа и хранили степенное молчание.

Скептики из язычников не слишком уповали на богов и мало верили в вину высшей силы, зато сразу вспомнили о соседях-иудеях и смекнули, что бедствие сие – дело рук человеческих. Добровольцы отправились в Цору. Выкрали нескольких юнцов и связанными привезли в Тимнату. Приготовили инструменты пыток и посулили смерть за молчание. Один из пленников ставил любовь к жизни выше, чем верность клятве. Он все рассказал без утайки.

Собрались самые уважаемые в миру филистимляне для обсуждения обстоятельств и принятия мер. Окажись на этой сходке Пахдиэль – не вняли бы его изощренной мудрости. В конце дебатов взял слово старейшина.

“Твердолобые обрезанцы ждут от нас слепого гнева, убийств, насилий и поджогов. Но наш ответ собьет с толку дурачьё. И в самом деле, что, кроме глупости, могло подвинуть их на опрометчивую артельную расправу? Ведь обижать невинных – новых наживать врагов, а у иудеев и без того довольно зложелателей! Не слишком ли уповают на силу судьи-богатыря? Найдем и на него управу!”

“Шимшон одержим безумством мести за жену. Синей и Нимара равно виноваты перед ним: отец не прозорлив, а дочка малодушна. Накажем своих и этим огорошим иудеев, убаюкаем пугливость их и чуткость. Живьем сожжем Синея с Нимарой. Огонь за огонь, мера за меру – так они в книгах пишут! Пленников отпустим восвояси. Доносчика не наградим, чтоб не убили за измену. Он нам еще сгодится”.

Тут раздался глас народа: “Старейшина, ты не помянул о мести!” Мудрейший филистимлянин успокоил гневную толпу: “Вот-вот наступит время сбора урожая. Взломаем амбары в Цоре и с лихвой возместим потери. На их луга выгоним овец, а на пашнях устроим военный лагерь. Голодные, они добровольно отдадутся в рабство. Утративших разум лишим пищи!”

***

Язычники сожгли Синея и Нимару, объяснив своим богам сие действо принесением жертвы во искупление грехов. Отчасти увенчался успехом мнимо самобичующий замысел филистимлян: удалось огорошить простых людей Цоры усыпить бдительность их. Но Маноах и Флалита изрядно встревожились, ибо предчувствовали новое исступление бешенства Шимшона. Что впереди? Муки, кровь, нищета, изгнание?

Нимара была первой глубокой страстью Шимшона. И ее отца он любил, филистимлянина благонамеренного и неспесивого, высоко ставил уважительное расположение вельможи. Кусал себе локти Шимшон – зачем сгоряча обещал Синею мстить народу его? Пылает душа, а искры летят изо рта. Он мечтал о чуде – вернуть Нимару и помириться с тестем. “Говорят, мол, нет нового под солнцем, – размышлял Шимшон, – не означает ли это, что любое невероятие случиться может?”

Когда предавал огню поля язычников, уступая убедительности Пахдиэля, подозревал Шимшон, что губит мечту. Но страшной казни невинных Нимары и Синея предвидеть никак не мог.

Бедствие необратимости потрясает душу. “Прав, однако, ангел – вернусь к щедротам мести! Лишь тогда отступлюсь от вас, дикари-язычники, когда сравняю вашу боль со своею!” – поклялся горячо.