Шёл разведчик по войне

Он отвечал, что у людей только один враг — сатана. А человек человеку врагом быть не может, потому что все сотворены Богом и в каждом есть Божья душа. И стрелять в человека, значит стрелять в творение Божие. А сатану оружием не убьешь. Сатану можно убить только любовью друг к другу.

— Наслушался поповских сказок. Задурили попы тебе голову! — Отмахивались одни, а другие молча крутили пальцем у виска: что с дурачка взять?

Если же прогоняли со злом, то отходил в сторону садился на землю и плакал.

А однажды, у немецкого солдата передернувшего затвор и поднявшего винтовку на пленного советского солдата изнемогшего от ран и усталости, вырвал оружие и разбил приклад о ствол сосны.

Под тем же деревом и в тот же день похоронили в карельской земле неизвестного русского солдата и эстонского крестьянина Калью Лайне по прозвищу Калью — Квашеная Капуста.

А кресты им поставил дед Эйнор, или как звали его русские, Иван Иваныч.

Дед Эйнор, высокий, худощавый, невзирая на свои лета стройный, с седой щетинистой бородой, которую он сам дважды в месяц подстригал перед зеркалом, жил с женой бабой Хелей, невысокой, кругленькой, с улыбчивым лицом и ласковыми глазами, с редкими, почти незаметными сединками в светлых с рыжинкой волосах и по внешности совсем не старушкой. Жили они в большом на два входа пятистенке с высоким крыльцом, с южным фасадом в четыре окна на улицу и с сенями вдоль всей восточной стены, которые дед звал верандой. Дом стоял в начале улицы, на взгорке. Правый, западный, фасад смотрел двумя окнами, по одному из каждой половины, на просторную поляну, плоскую вершину взгорка, где от снега до снега паслись утки и гуси, по утрам собирали в стадо, а вечером разбирали пригнанных пастухом коров, коз да овец. Дед Эйнор хотел пристроить и вторую веранду, с запада, потому и было прорублено по одному окну из каждой половины, с намерением переделать их в двери из дома на веранду. Но дочь их Галина, ради будущей семейной жизни которой и затеяна была двухполовинная планировка дома, неожиданно для родителей, а возможно и для себя, полюбила и вышла замуж за краскома — строителя, сибиряка Федора Крутых и покатила с ним делить его гарнизонную судьбу по необъятным просторам Страны Советов. Успела только заехать на три дня, познакомить родителей с мужем. И срочность в веранде отпала.

Дед Эйнор и баба Хеля получали от дочери поначалу частые и пространные письма из Ленинграда, потом пошли более редкие и короткие из Белоруссии, из — под Бреста. А последнее получили в начале июня 41–го из Сибири, из таёжной деревушки Сталино, в шестидесяти километрах от ближайшей к ней железнодорожной станции Ачинск и в пятнадцати километрах за рекой Чулым. Дочь писала, что ждут ребеночка. Федор и она хотели бы быть в это время вместе, но надо думать и о маленьком. Поэтому лето, пока овощи, ягоды и молоко, проживёт у его родни в Сталино, тем более, климат здесь хороший, лето тёплое и воздух сухой. А осенью, если позволят обстоятельства, переедёт к нему. А если обстоятельства не позволят им быть вместе, всё — таки муж военный, человек от своих желаний мало зависящий, то рожать она хотела бы или в Ленинграде, там медицинское обеспечение лучше, или у них, у своих родителей. Но решится она или нет на такое путешествие, сама не знает. До Чулыма на подводе, через Чулым на пароме, потом, за Чулымом, от Большого Улуя до железной дороги, до Ачинска, ещё сорок с лишним вёрст опять на подводе. А сибирские дороги, это не улицы в Ленинграде, тут на каждом метре не бугор, так колдобина, одно название — тракт. И от Ачинска только до Москвы поездом семь суток. А потом ещё от Москвы надо добраться. Это ж целое дело, так может растрясти, что и в дороге родишь. И, главное, Фёдора надо спросить, разрешит ли. Она ж теперь не одиночка какая, но мужняя жена. Как он решит, так она и поступит.

С началом войны, куда ж уедешь, осталась в Сибири, родила дочь, назвали Светланой. Родственники хотели назвать по — своему, но она сказала, что хочет назвать в честь матери. Её желание уважили, слова против не услышала и согласились на том, что первую девочку назвала она, а следующему ребёночку, особенно если будет мальчик, имя даст Фёдор.

Дед Эйнор, выходец с Карельского перешейка, считал себя не карелом, а ижорцем, или как он говорил, ингерманландцем, практически, всю жизнь прожил в Питере.