Шипы и розы

— И обсушиться негде.

— Может костер разжечь? — осторожно предложил Толя.

— Разве его скоро разожжешь! Топливо-то мокрое.

— Разжечь можно, — сказал мужичок.

— Можно! — раздраженно передразнил Василий Петрович. — А дальше что? Опять же надо с себя все снять. А тут снег…

— Тогда быстро в машину! — скомандовал рыбачок. — Я вас к бакенщику сосватаю.

Вскоре Василий Петрович в чистой рубашке и летних штанах бакенщика сидел за столом и пил горячий чай с малиновым вареньем. Со стен, оклеенных голубыми обоями, смотрели фотографии улыбающихся девушек и молодых парней в пилотках и морских бескозырках. На радиоприемнике, покрытом вязаной скатертью, домовито тикал будильник.

— Вы кушайте, кушайте варенье. Малинка-то у нас лесная. Против простуды первое средство, — угощала жена бакенщика.

А сам бакенщик вместе с Толей развешивал в кухне над плитой мокрую одежду Василия Петровича.

От пережитого волнения или от уютного тиканья часов по всему телу Василия Петровича разливалась приятная дремота.

В комнату вошел рыбачок. Хозяйка пригласила его:

— Ермолаич, с нами чай пить!..

— Спасибо, Настасья Ивановна. Пойду еще порыбачу.

— Гляди, не застудись, — сказала она с какой-то материнской заботой, строго и ласково. — Вон дождик пошел.

Как бывает в ноябре, все перемешалось в погоде. После снежной крупы вдруг полил крупный обильный дождь.

— Да ему все нипочем: ни дождь, ни снег — вот что значит деревенская жизнь, — лениво протянул Василий Петрович, и вдруг его осенила идея. — Слушай, уважаемый, продай нам щук, а?

Ермолаич усмехнулся:

— Не продаю.

— А почему? Деньги тебе не нужны, что ли?

— Деньги всем нужны.

— Я и говорю. Продай, я хорошо заплачу.

— Нет, — твердо сказал Ермолаич. — Рыба не продажная. Я бы подарил вам… — Он помедлил, подумал и решительно добавил: — Но не хочу.

— Тьфу! Да почему? Своим же рыболовам!..

Рыбачок прищурился на Василия Петровича веселым озорным глазом, усмехнулся:

— Какие вы рыболовы!..

— А кто же мы по-твоему?

Ермолаич не ответил. Он смотрел в окно. Потом негромко сказал, уже обращаясь к хозяйке:

— Пузыри на луже…

— Что, милок?

— Говорю, вон пузыри на луже.

Перед крыльцом натекла мутная лужа, и от капель дождя на ней вздувались и лопались крупные пузыри.

— Раз пузыри лопаются, стало быть, дождичку скоро конец, — сказала хозяйка.

— Вот и я думаю — не долго ему шуметь. — Ермолаич еще раз усмехнулся и вышел.

— Ну и народ! — Василий Петрович вздохнул и услышал слабый треск. — Не годятся мне брюки-то, — сказал он, ощупывая пояс — Не та мерка.

Женщина ничего не ответила. Только посмотрела на разомлевшего гостя каким-то странным взглядом: не то с сожалением, не то с насмешкой.

— Толя! — крикнул тот. — Дай папиросы.

— Намокли они, Василий Петрович!

Вошел бакенщик и предложил самосаду.

— Толя! Дай зажигалку! В куртке, в кармане.

— Нету, Василий Петрович, в карманах.

— Как нет? Куда же она делась?

Он отправился в кухню, обшарил карманы.

— Что за черт! Выпасть не могла, слишком тяжелая… Этот Ермолаич с моей курткой возился… Шут его знает…

Он не закончил своей мысли.

— Нет, вот она! В брюках!

Василий Петрович вернулся в комнату, закурил и почувствовал, что жизнь прекрасна.

Прости, небесное созданье,
Что я нарушил твой покой…

Довольно гудя себе под нос, он подошел к окну. Солнце, наконец, вырвалось из-за туч — и все разом ожило. Река стала прозрачно-синей, а лес словно приблизился и потеплел.

— Да, у вас тут недурственно!.. — весело воскликнул Василий Петрович. — Живете, как дети природы. А захотелось в театр или музыку послушать, — пожалуйста, приемник!

— Ничего. Не жалуемся.

— Чья это машина? — спросил Толя, глядя в окно на серую «Победу».

— Ермолаича.

— Ермолаича? Какого? Того мужичка?

— Так это же Степанов Александр Ермолаевич. Неужели не узнали? — удивилась жена бакенщика.

— Постойте, что вы мне голову морочите? — рассердился Василий Петрович. — Александр Степанов — народный артист!

— Так я и говорю, — сказала жена бакенщика и опять посмотрела на Василия Петровича не то с сожалением, не то с насмешкой.

— Он не только народный. Наш Ермолаич еще и рыболов-спортсмен, — добавил бакенщик.

Василию Петровичу вдруг стало жарко, даже на подбородке выступили капли пота. Он сел, расстегнул рубашку.

— Да не может быть, чтобы Степанов… — сказал он, чувствуя, что слова его — только слабая самозащита, а внутренне он уже поверил и понял свою непоправимую ошибку.

А. Александров

ЖЕЛЕЗНЫЙ ХАРАКТЕР

Если бы кто-либо из сослуживцев в этот день встретил Ивана Ивановича на улице, то не узнал бы его, а если бы и узнал, то удивился бы необычайно: вместо добротной шубы с бобровым воротником, на нем был старенький ватник, потертая, видавшая виды ушанка и валенки. В довершение всего за солдатский ремень были заткнуты брезентовые рукавицы и топор. И только по круглому холеному лицу и дородной фигуре можно было определить, что это вовсе не лесоруб и не какой-нибудь сезонник строитель, а именно он, Иван Иванович Рукавишников, начальник управления.

Чем же было вызвано подобное переодевание?