Широки Поля Елисейские (СИ)

И - на самую верхнюю площадку зиккурата.

Здесь росли цветы наподобие огромных астр и хризантем, а также деревья с мелкими, прихотливо изрезанными листьями и плосковатой кроной, откуда свисала бахрома как бы из широких зелёных ладоней, повисших в изнеможении. Смоковница и виноград, мелькнуло в моём уме, хотя особого внешнего сходства я не приметил. Знаки царства, обещанного праведникам, а сами они будут коротать последние часы в тени лозы виноградной.

Так и было: в этом месте я впервые после венчального ритуала увидел стариков, что сидели на корточках или удобно вытянулись на траве лужаек. И те, и другие дремали, и Фируз с лёгким смехом указал мне на них:

- Ждут. Пока их позовут под золотую кровлю или сам я с моими детьми к ним снизойдём.

Ну конечно: кровля. И стены, и колонны, что подпирают крышу не очень большого Дворца Съездов. Той самой беседки, которую я заметил с земли, не так уж сильно преувеличив её размеры.

Дворец, вернее, большой павильон, слегка напоминал трехъярусную пагоду, крытый зал с уступами галерей, замысел некоего храма, который не состоялся. И нисколько не навевал мысли о тяжких трудах в поте лица и тела.

- Орихалк, - с лёгкой похвальбой представил здание хозяин. - Природный сплав родом из Атлантиды, в одно и то же время литой камень и загустевший металл. Пламя, которое обрело форму рудной жилы. Его бурлящая чистота наполняет земные недра, жилы выходят на сушу или в глубины морские через жерла вулканов. Ты знаешь, что Земля внутри состоит из чистейшего орихалка? Пробовал черпать магму, пока она не остыла и не выродилась, мой Исидри?

Я хотел возразить, что нет, да и невозможно такое для смертного, но не осмелился.

Он же продолжал разглагольствовать:

- Истинный орихалк - остановленное мгновение, в нём жизнь неразделима со смертью. То две стороны одной монеты, и переплавить одно в другое умеют лишь такие, как мы.

- Кто - мы?

- Такие, как я сам. Вертдом именует нас Мерцающими. Ты сделал ошибку в местоимении, мой Исидри, следовало бы не "мы", а "вы", однако я имел в виду и тебя - немного и в некоем смутном будущем, когда ты станешь вровень с остальными.

Как я понял, определить себя он не желал, оттого и заговаривал зубы.

Внутрь дома вело подобие арки, откуда лестница вела сразу на первый этаж, минуя подвальный, и упиралась в резную двустворчатую дверь с полукружьем наверху.

Как ни удивительно, я мало что за ней разглядел. Знай бы, как живут в Вертдоме герцоги и амиры, - было бы с чем сравнить. Скажу одно: масляные лампы в канделябрах из того же вездесущего металла светили тускловато, стульев не оказалось ни одного, а ковровый ворс был нам с Фирузом по щиколотку. Его домочадцы и почтительно расступались с дороги: судя по внешности, то не была его родня, но и для слуг они были слишком хороши собой и слишком нарядно одеты.

Мы обменялись то ли приветствиями, то ли кивками в сочетании с рассеянной улыбкой и свернули на внутреннюю лестницу, явно ведущую в тот самый подвал.

Снова следует уточнить: не подвал дворца, а спортивно-развлекательный клуб по интересам. Причём убивали время тут очень своеобразно: сплошные цепи, кандалы, наручники, наножники, кресты, прямые, косые и Т-образные, как майка-тишотка, шведская стенка с редкими перекладинами, широкие, в две ладони, борцовские пояса и обитые натуральной кожей скамьи, слишком массивные, чтобы на них было можно отдыхать без задних мыслей. И, разумеется, факелы, обвитые пламенем самого зловещего вида. Интерьер был как две капли похож на тот, к которому я привык в своём аду, гостюя у нашего экзекутора, поэтому я не особо запаниковал, а лишь спросил:

- Ты собираешься меня убить?

- О нет, по крайней мере, не сейчас. Ты мне слишком нравишься, чтобы тратить тебя столь быстро.

И резко скомандовал почти без паузы:

- Становись к станку.

Почти балетный термин. Вот уж никогда не намеревался стать балериной и ни на какое мучительство в этом духе не подписывался!

Нет, я вообще-то забалдел от мысли, что можно взять нечто трепетное и нежное - и растянуть на таких вот снарядах. Лучше всего - с обоюдного согласия. Но в то же время понимал, что нипочём не стал бы ни делать, ни смотреть, зная, что это не игра, но очень-очень серьёзно. (Как в песне Давида Тухманова о том, как учитель решил жениться.)

Только вот никакой вольной игрой сейчас не пахло.

Я послушно двинулся к стенке, нехитрая моя одежда как бы сама собой слетала с меня, планируя на дубовые плахи пола. И поскольку стал гол, точно корнеплод, у меня прорезались то ли глаза на спине, то ли внутреннее зрение сродни предчувствию.

Оттого я видел, как мой хозяин снял со стены нечто похожее на метёлку и придирчиво рассмотрел, потом плотнее взялся за рукоять и крутанул раз-другой для пробы, так что хвосты разлетелись веером, испустив рой искр.