Широки Поля Елисейские (СИ)

А ведь я сам говорю надвое, пришло мне на ум. Какой он мне хозяин? Глава семьи, владелец дома - ладно, пускай. Но реальной власти надо мной у него нет и не будет, пока я не позволю.

- А где Фируз-ини? - спросил я у девицы, которая держала передо мной фаянсовую миску с виноградом и плевательницу для косточек.

- Отец все эти дни в саду, насыщается, - проговорила она чуть недоумённо. - Нынче много старцев и стариц, и многие хотят снять с себя смертную ношу ради жизни в Вечных Полях.

- Один на всех? - продолжил я наугад. - Как хватает только. А вот ты, например... Как тебя зовут, чтобы не тыкать в тебя местоимением?

- Я ему помогать не умею и не имею права. И, кстати, ещё потому, что не родилась для истинного имени. Давно никто его не получал - оттого отец делает самое главное один. Ах, я ещё не ответила? Можете звать меня Мирримат, Миррой. А вам подходит, что мы вас зовём Исидри-ини?

- Отчего бы и нет, на родине меня звали примерно так же. А Мирра на моём языке значит "горечь благовонных курений".

Всё это было взлётом моей фантазии - и оттого меня вдруг осенило. Не один Фируз тут занимается словесной рокировкой. Он пьёт от стариков - как пил от меня, только до самого донца. Забирает смерть тогда, когда больше ничего в них и нет. Уводит из этого мира. Убивает. Когда он ответил на тот мой, самый первый вопрос, никакой подмены понятий не было.

- Получается, ваш отец мог и меня увести туда же? - спросил я.

- Не думаю, что вы оба того захотели, - ответила она спокойно. - А он отроду не насиловал чужой воли. Без этого проблема становится чисто теоретической и риторической.

Нет, правда, до чего же умело средневековые островитяне используют современный научный жаргон! Или, напротив, ту древнюю латинообразную терминологию, откуда растут ноги у современной?

Такой вот урок я получил от юного поколения. По счастью, поучений, схожих с теми, что давались на низлежащем уровне, я избежал: все недоросли были корректны до чрезвычайности, будто я был существом абсолютно бесполым.

Когда я во всех отношениях пришёл в себя, меня определили на место. Надо сказать, что приватность в Золотом Доме соблюдалась куда лучше, чем в других местах: покоец у меня был крошечный, в полторы комнаты и семь татами, но на двери была задвижка. Причём с внутренней стороны, что немаловажно.

А ещё здесь повсюду были огромные зеркала с орихалковой амальгамой, отчего отражения было выдержаны в более тёплых тонах, чем оригиналы: вряд ли я в жизни был таким мулатом, да ещё с каштановой шевелюрой.

Еду здесь добывали на постоянно действующей кухне, могли притащить на подносе в номер, стоило лишь вежливо попросить, но хорошим тоном было присутствовать на обеденной трапезе, скорей даже раннем ужине, где собиралась по крайней мере треть обитателей Орихалкового Павильона. Возглавлял церемонию Фируз или его пустующее кресло с вытянутой крутым овалом спинкой, обитой зелёным бархатом, такими же подлокотниками и скамеечкой для ног. Разговоры за столом велись чинные, исключительно по делу и малопонятные. От скуки я спасался тем, что пробовал извлечь и сложить из кусков информацию, которую, по правде говоря, никто от меня и не скрывал.

Благодаря застольным беседам я сложил догадку о том, что среди Фирузовых потомков были и те, кто родился не от него, а от подобных ему женщин - племянники, племянницы и более труднопроизносимая родня. Наш Дом Энунны был самым славным в Сконде, если не во всём Вертдоме, и сюда паломничали с самой разной целью.

Также я заметил, что Фируз ест и пьёт очень мало, чтобы, как он при этом приговаривал, не изводить понапрасну добро. Исключительно для-ради честной компании, добавлял он со смешком.

Вот ещё что. Когда некто наивный (хотя куда менее наивный, чем я сам) поинтересовался некими событиями в городе, ему ответили:

- Увы, юноша, не имею никакого понятия. Ибо я пленник этих стен; у меня социально-политическая агорафобия в хронической стадии.

Из чего я вывел, что древнегреческим здесь явно владели не хуже, чем латынью.

Так я проводил дни - с явной пользой для себя. Но вот какой конкретной службой меня нагружали, сказать было трудно. Так, помаленьку и на подхвате, а к большему не стремился: как бы не напортить от избыточного старания. Учился, понятное дело; но ещё с большей долей созерцательности и перипатетики, можно сказать - перипатетичности, чем внизу. Что значит - бродил по окрестностям с патетически-вдохновенной миной на физиономии. Бездельничал, разыгрывая из себя наблюдателя. Получал опыт, иной раз шокирующий и парадоксальный. Между делом впитывал в себя красоту цветов и растений, слегка привядшую, стараясь не замечать тихих и неспешных тризн, которые здесь разыгрывались.

А заодно их протагониста.