Широки Поля Елисейские (СИ)

Душа моя при виде этакой жути попыталась упорхнуть через босые пятки, но пол упёрся и не пустил. Ладони плотно обхватили круглую перекладину перед моим лицом, а сзади мой противник не миг сделал то же с моей талией и бёдрами. Кожа его была гладкой, словно у змеи, и без единой чешуйки... то есть волоска. И пахло от него удивительно: смолой, как от едва проклюнувшейся по весне тополиной почки.

Странный паралич овладел моими членами, включая пятый. Ледяное дыхание обожгло спину словами:

- Умница, вот так и держись. Догадался, что это? Плеть с жилками священного металла, вплетёнными во все девять косиц. Недурная замена серебру и даже его превосходит. Сделано, чтобы порезы не зарастали сей же миг.

Какое отношение это имело ко мне, я не имел представления до тех пор, пока он не коснулся моей девственной кожи распущенным веером - легче пёрышка - и не дёрнул его книзу.

То есть он конкретно рванул, располосовав мне спину пятью бритвенной остроты коготками. И отступил: - должно быть, полюбоваться содеянным.

Боль пришла мгновение спустя и была такая, что уж лучше бы мне крутым кипятком на раны плеснули: и то какое-никакое освежение.

Тут мой истязатель, легко вздохнув, снова занёс руку и перечеркнул свежие следы поперёк, а я обнаружил, что вот он, кипяток: льётся из моих кровеносных сосудов прямо ручьём.

Бросил плеть и приник всем ртом к крестообразным порезам. Губы были чуть шершавые, а язык узкий и в мелких шипиках, будто у кошки. Оттого мои ладони прямо как прикипели к брусу, а тело выгнулось в стане, отчего нижняя перекладина снаряда вонзилась в живот.

- Стой и не смей мне ёрзать, - скомандовал Фируз между делом. - Филейная часть у тебя куда вкуснее рёбер и лопаток, так что не искушай меня без нужды, поводя ею... раньше времени.

- Зачем ты меня мучаешь, - еле пробормотал я. На знак вопроса не хватило сил.

- Я не мучаю, как ты мог такое подумать! Только вывожу на свет ту боль и тот ужас, что всю жизнь копятся внутри и под конец разорвали бы тебе душу. А потом лечу всё сразу - и то, и это несчастье.

В самом деле, когда Фируз отделился от меня и дал упасть, стало совсем легко.

- И почему я такой тебе послушный, - прошептал я одними губами. - Этот... натурально-опиатный кайф?

- Нет, до чего же приятно иметь с тобой дело!

Он стал рядом на колени и с неким усилием оторвал мою башку от половиц. Глаза мои разверзлись, и я узрел, что мой радетель почти что наг. Не гол, как я сам, а именно что наг в самом возвышенном стиле. Одни батистовые шальвары, и те на бёдрах.

А поскольку батист был самый лучший, шёлковый, через него просвечивало всё что можно и всё, что нельзя. И вовсю расправляло собой складки материи.

Оттого я чуть повысил голос:

- Прошу тебя, вот этого стыда - не нужно. Лучше выпори меня снова. Изо всех сил. Как только хочешь. Прямо сейчас.

- Мой умник, оказывается, к тому же и храбрец, хвала богам, - рассмеялся Фируз. - Не боится, что я его убью, а ведь мог без натуги, право. Царапины, что я нанёс, почти зарубцевались, но с той же лёгкостью откроются, если к ним добавить новые.

И добавил, поднеся губы к моему уху, так что в лицо ударил новый его запах, более терпкий - чистого пота и заморских пряностей:

- На самом деле ты так просто не умрёшь, не надейся. Я лишь похваляюсь и дразню. В тебе куда больше смерти, чем у любого другого человека, потому что ты пришёл с той стороны Блаженных Полей, - даже слишком много для одного меня. Догадываешься, как и из чего мы забираем смерть? Я и мои птенцы, которых ты видел? Из крови. Люди говорят - кровь есть душа и жизнь. Мы говорим - это плоть и смерть, ибо людская жизнь по сути своей умирание и во всём равна своему итогу.

- Зачем вам такое? - спросил я из неуёмного любопытства.

- И снова выдам тайну. Без этого мы сами не сумеем уйти - нам нужна стойкая тенденция, как сказали бы люди. А жить в Вертдоме, дыша ароматами садов, чистой воды и солнца, мой народ смог бы вечно.

Я не стал спрашивать, кого он подразумевает под своим народом. Чувствовал, что без того пойму куда скорее и успешней.

Тем временем Фируз с лёгкостью взял в меня в охапку и понёс туда, где за ширмой пребывал потайной камушек. Дал мне как следует опростаться и бережно обмыл из кувшина; я, грешным делом, подумал, как бы его не потянуло на золотой дождь, тоже ведь телесная влага, но одёрнул себя, крепко ругнув за кощунство.

Уложил на скамью ранами кверху. Я с облегчением подумал, что так ему не видать мой робкий уд, годный лишь для внедрения детишек. Коснулся пальцами моего подбородка, повернул голову набок и поднёс к глазам что-то вроде опасной бритвы. Таким "жиллетом" пользовался мой дед, пока оно не превратилось в узкую полоску, но на нём никогда не было золотистой полоски по краю.