Широкий угол

Я гадал, сбежал Карми или отец его выгнал. Мистер Тауб столько сделал, чтобы вернуть Карми домой, – невозможно, чтобы он сам же и выставил сына за дверь, но я понимал, что пути человеческой психики неисповедимы, особенно в наших краях. Не приходится ли теперь Карми попрошайничать целыми днями, а по ночам спать под мостом, думал я. Меня мучила тревога – кто знает, вдруг он покончил с собой.

По вечерам, перед сном, мне хотелось взять «Никон» и сфотографировать то место моей комнаты, где Карми раньше был, а теперь его нет. Хотелось распечатать этот снимок и в ярости порвать его на тысячу кусочков. Эта так и не случившаяся сцена была не чем иным, как отражением моего вдребезги разбитого мира.

7 Мой роман с Бруклином

Широкоугольная реальность

Нью-Йорк, 2010

взмыл в небо в два часа дня в одно из воскресений и разбился вдребезги о землю пару часов спустя. Я вышел из метро на Бедфорд-авеню и долго шатался в поисках подходящей локации для завтрашней съемки с начинающей моделью по имени Кейтлин. Я останавливался и разглядывал дома из красного кирпича, граффити, сделанные крутыми уличными художниками, женщин с длинными черными волосами и огромными голубыми глазами, серые поезда и карикатуры на рэперов. Я бродил по примыкающим к реке улочкам, вдоль польских пивных, мимо местных жителей, которые выкладывали за аренду в этом районе по три тысячи долларов. Остановился перед бруклинским пивным заводом и купил перекусить у уличного продавца, который радостно выкрикивал по‐испански что‐то бессвязное. Этот мир разительно отличался от Вашингтон-Хайтс, квартала, где жил я. В Уильямсбурге никто не бездельничал, сидя на ступеньках дома и болтая с прохожими, нигде не грохотала из раздолбанных колонок латиноамериканская музыка. Этому району была чужда атмосфера снобизма, типичная для Верхнего Вест-Сайда, куда я каждый день ездил на работу. Уильямсбург был одновременно молодым и старым, бурлящим, но не грубым, невероятно ярким, но не хаотичным. Я бродил без определенной цели, фотографировал казавшиеся мне подходящими для съемки углы улиц и отмечал адреса в блокноте, который таскал с собой в кармане. А потом я увидел их.

Они были с ног до головы одеты в черное и шли не останавливаясь. Женщины – в темно-каштановых париках, на лицах ни малейшего намека на макияж. На некоторых не парики, а головные уборы вроде шапочек для бассейна. Я в растерянности огляделся и понял, что прошел пару домов, пересек невидимую границу и оказался в царстве нью-йоркской ультраортодоксальной общины сатмаров. «Старбаксы» и «Данкин Донатсы» исчезли, будто их и не существовало вовсе, а вместо них появились магазинчики с серебром, религиозными книгами и кошерной едой. На школьных автобусах красовались надписи на идише, почти на каждом дверном косяке висела мезуза*.

Один мужчина как‐то странно кивнул мне – этот кивок мог означать и «Ты‐то что тут забыл?», и «Добро пожаловать в нашу параллельную вселенную». Я отвел взгляд. Не за этим я сюда пришел, не за тем, чтобы вернуться назад, в прошлое. Я побежал. Побежал мимо старух на ходунках и веселых детей с пейсами, с какими ходил сам еще несколько лет назад, мимо домов престарелых и детских садов, домов для бедных и частных домов с террасами, на которых можно строить шалаши на Суккот*. Я бежал, пока не выбился из сил, а потом, задыхаясь, дотащился до станции метро. На автомате вытащил из кармана проездной и вскоре уже сидел в поезде на Манхэттен.

Домой я вернулся, когда уже пора было отправляться на работу. Сет жарил яичницу, и запах средиземноморских специй разносился по всему дому.

– Ну что, мистер Уильямсбург, вернулся с победой?

– Нет, придется звонить Сидни и говорить, что там ничего не выйдет. Завтра подыщу другое место, – ответил я, не глядя ему в лицо. – Когда ты, наконец, научишься открывать окно во время готовки?

– Ладно, – Сет подскочил к окну и обеими руками толкнул створку вверх. Со звуком, похожим на конское ржание, окно немного приоткрылось.

– А почему тебя каждый раз об этом просить приходится? – не отступался я.

– Да ладно, успокойся, чего такого‐то? Чуть что у тебя не ладится, ты сразу возвращаешься в отвратительном настроении.

Я тут же развернулся и направился к себе. Еще не войдя в комнату, заметил Джеймса: он сидел у себя за ноутом и увлеченно работал.

Я ненавидел эту квартиру. Ненавидел запах затхлости, подтекающий душ, затянутые паутиной окна. Ненавидел вечную гору грязной посуды в раковине и забившийся слив в ванной. Ненавидел воняющий плесенью оливково-зеленый ковер в моей комнате, ненавидел драные диваны в гостиной, когда‐то белые, а теперь серые и украшенные желтыми пятнами горчицы.

Я сел за письменный стол и позвонил Сидни.

– Ну как, Эзра, что там с Уильямсбургом? – спросила она не здороваясь.

– Передумал, больше не хочу там снимать. Поедем куда‐нибудь еще. Бруклин огромный, зачем зацикливаться на Уильямсбурге.

– А я думала, он всех устраивает. Ты что, не нашел локацию?

– Именно.