Широкий угол

На улице было жарко и душно. Я никогда прежде не бывал во Флориде, и мое первое впечатление было продиктовано досадой от того, что мне предстояло работать под солнцем и таскать оборудование вместе с Трейвоном, с которым у меня теперь шла холодная война. Дилан Ралстон остановился в том же отеле, где Вивиана собиралась его снимать. Мы подготовили площадку в саду, окруженном пальмами высотой с небоскреб, и ждали, пока у Дилана закончится интервью. На площадке Дилан, его ассистент и интервьюер еще некоторое время целовались и жали руки всей команде – мне, Трейвону и Перри, орущей на кого‐то по телефону от имени Вивианы, гримерше, стилисту по прическам – мужчине лет тридцати пяти в просторной черной кожаной куртке, при одном взгляде на которую мне стало жарко, – и, наконец, стилистке и ее ассистентке.

Чтобы загримировать и одеть Дилана перед съемкой, нам отвели номер на втором этаже. Снимать предстояло в саду. Все бы ничего, но стилистка никак не могла решить, какую одежду выбрать, а Вивиана упрямилась и отвергала ее предложения одно за другим, повторяя, что «солнце Флориды слишком агрессивно». Мы прождали несколько часов, пока наш герой не перемерил все привезенное из Нью-Йорка.

– Я просто без ума от этой рубашки от Александра с черным воротничком, – объясняла стилистка, которую, как выяснилось, звали Диана, своей яростно кивающей ассистентке. – Но сидит она плохо.

Дилан Ралстон стоял неподвижно, пока эти двое бесцеремонно охлопывали, оглаживали и одергивали на нем одежду.

Через час откуда ни возьмись появился незатейливый свитерок василькового цвета. Дилан надел его. Рукава свисали и морщились по всей длине, в странноватый V-образный вырез был вставлен кусок ткани.

– Божественно, – хором протянули стилистка и стилист по прическам.

– Ну еще бы, это же Мартин Маржела, – постановила Диана, будто ее слова что‐то объясняли.

– Ну да, – отозвались хором все присутствующие, будто говоря: а мы и не удивляемся.

Мне хотелось сказать: «А по‐моему, это говно». Но я промолчал, потому что держал огромный зонт для Вивианы, которая убила полтора часа на пробные снимки. Потом нам всем пришлось снова подняться в номер, потому что Дилан просто плавился от жары и по лбу у него стекал пот, так что гримерше пришлось заново штукатурить ему лицо; после этого мы снова вышли в сад, Вивиана без остановки щелкала затвором, а мы с Трейвоном выполняли каждую ее команду. Голова у меня взмокла, волосы прилипли ко лбу, но я все толкал и толкал вместе с Трейвоном тележку для багажа, на которой Вивиане пришло в голову устроиться для съемки; мы катали ее вправо и влево, взад и вперед, а еще ставили зонты так, чтобы они правильно отражали свет, и при этом не мешали тележке.

Это был самый настоящий кошмар. Наконец Вивиана объявила, что рабочий день окончен. На следующее утро нам предстояла съемка в помещении, потом перелет в Нью-Йорк, обработка кадров и отбор наиболее удачных. По дороге в гостиницу я удивлялся, как быстро сменяли друг друга события этого дня, но я помнил каждое мгновение, когда мне казалось, что я навеки останусь пленником в этом саду.

На ужин пошли только я и Вивиана. Мы наполнили тарелки салатом и сели за стол – бросили взгляд на пустые стулья Перри и Трейвона, но от комментариев воздержались. Ресторан был просторный, хорошо освещенный, посетителей мало.

– Зря мы на поле для гольфа не поснимали, – нарушила молчание Вивиана. Она выразительно посмотрела на меня. – Но это было бы так предсказуемо. Что скажешь?

– Да… Согласен.

– Я все поверить не могу, что ты вырос в религиозной общине. На твою страсть к искусству там, должно быть, смотрели с недоверием. Тебе, наверное, нелегко пришлось. Но нет ничего сильнее призвания – в какой‐то момент оно начинает рваться наружу, хочешь ты этого или нет, и остается только подчиниться.

Я вежливо улыбнулся, хоть и не был уверен, что понял истинный смысл ее слов. Мое‐то призвание уж точно пока не «рвалось» – особенно когда я катал тележку с Вивианой.

– Снимок это замершее мгновение жизни, – выдала она клише, на мой взгляд, слишком банальное для фотографа такого масштаба. – Величайшие художники и ученые не устояли перед очарованием фотографии… Вспомни Марселя Пруста и его снимок Альбертины. Сколько часов он провел, рассматривая портрет своей возлюбленной! Вспомни, что сказал Ролан Барт о концептуальной силе фотографии. А как насчет Андре Базена, моего обожаемого Андре, который писал о комплексе мумии? Разве можно не хотеть остановить время, ухватить его руками, заставить мгновение застыть? Разве преданность фотографии – не естественная склонность человека?

Вивиана осеклась и растерянно посмотрела на меня, будто прежде не замечала.

– Ты же… ты же и половины того, что я говорю, не понимаешь, правда? И о Марселе Прусте ты тоже никогда не слышал, так? – спросила она слегка испуганным и драматичным тоном, который меня раздражал.

– Не слышал, – признался я, глядя в тарелку.

Вивиана поднесла ко рту вилку с наколотым на нее ломтиком сырой свеклы.