Широты тягот

— Тебе повезло.

Рассвету предшествует личиночная тишь. Это расчетливая пауза, задумчивость, полная надежды и беспокойства. За шорохом и клекотом, кваканьем и бульканьем по ту сторону окна прячутся песни вымерших. Эпос эволюции, поведанный бардами, которые давно сгинули. Ах, как славно покинуть раковину-лабиринт и сбросить старую кожу! Стать нагим и уязвимым! Плавать, прыгать и летать без всякой обузы! Исчезнуть без следа, только чтобы возродиться как брачный клич, подобно солнцу, что садится на западе и поднимается вновь на востоке… Услышат ли живущие их песни и сказания? Признают ли в ископаемых свое собственное наследие?

Глухой к симфониям ночи, Гириджа Прасад говорит:

— Возможно, и я вернусь в этот дом призраком. Тогда я услышу того призрачного козленка, который столько ночей не давал тебе покоя.

Она смеется.

— Тогда козленок будет уже в другом месте, так же как и я. Зачем тебе заставлять меня ждать в следующей жизни?

Небо на редкость чистое. Солнечно-синее, с белесыми завитками, похожими на обрывки иероглифов. Море тоже на удивление спокойно. Сверкающий саван, обернутый вокруг земляной могилы. Прохладный ливень, хлынувший где-то над Андаманами, напугал полчища бабочек, и они унеслись в открытое море на целые мили, как перелетные птицы. Одинокий рыбак с изумлением обнаруживает себя в компании желтовато-белых бабочек, еще совсем юных — их тельца покрыты гусеничным пухом. Одна из них заснула на его колене. Вытянув сети, рыбак медлит. Появления горстки незначительных насекомых довольно, чтобы вызвать у него улыбку.

Через несколько мгновений он летит в воду, не успев перестать улыбаться. Течение дьявольское. Оно бьет его, точно огромным валуном. Вышвыривает на поверхность и тут же засасывает обратно с такой скоростью, что воздух взрывается у него в ушах. Он не знает, отчего вода так неистово кипит, — его лодка мечется в ней, будто камешек. Но он рад еще одному глотку воздуха. Последнему, перед тем как лодка обрушивается на него и раскалывает череп.

Спустя полчаса бабочки плавают по воде, как листья. Труп рыбака ныряет в волнах. Хотя на самом деле все заняло не больше минуты. За минуту океанское ложе кануло вниз и воспряло вновь, словно феникс.

Никто на островах не может восстановить в памяти миг, когда колыхнулась земля, — миг, когда призраки моря и земли схватились в борьбе. Под давлением земли океан просел чуть ниже только для того, чтобы отыграть назад с удвоенной силой. Это редкий момент в жизни планеты, когда конфликт на ее коре — ее раковине — вызвал потрясение всего ее существа. По мощности землетрясение 1954 года оказалось вторым из всех, случившихся после изобретения сейсмографа. Говоря научным языком, был зафиксирован самый продолжительный тектонический сдвиг за всю историю наблюдений. Ученые отметили сейсмические колебания в таких далеких областях, как Сибирь, и еще несколько последующих толчков и цунами в разных краях.

Те, что выжили, навсегда застыли в предыдущей минуте — минуте абсолютного покоя. И подвело их не присутствие духа. Провалом памяти это тоже не объяснить. Виноват недостаток воображения. Никто не мог представить себе, что твердая земля, на которой держатся острова, океан, рифы, леса, реки, порвется меньше чем за минуту. Долгие века первозданности и цивилизации рассыплются в облаках пыли, хрупкие, как муравейник на пути бешеного слона.

Кое-где в океан рухнули целые скалы, словно айсберги, отламывающиеся с полюсов. Стекла в окнах задребезжали даже вблизи Персидского залива. Журавли в Тибете перестали клевать червяков и бесцельно взмыли в воздух. Индонезийские вулканы выбросили клубы дыма, и земледельцы на их склонах пали на колени в молитве. Суда у берегов смяло, как бумажные кораблики. Макаки, птицы, олени, слоны и собаки подняли волну гама. В ней потонул голос человека.

За одну минуту все океанское ложе подпрыгнуло, взметнув над собой огромные слои осадков, кораллов и песка. Острова покосились на несколько метров, топя леса и дома. Рисовые поля с еще не собранным урожаем начали превращение в игровые площадки для дюгоней, скатов, дельфинов и крокодилов. Теперь никто больше не зажжет на кончике архипелага маяк, ибо океан заявил на него свои права. Дети, рожденные после катаклизма, будут скептически посмеиваться, слушая древние мифы и рассказы родителей, потому что все эти странные истории покажутся им выдумками глупцов — тех самых, что построили маяк на полутораметровой глубине и ходили рыбачить на сушу. Разрыв между поколениями станет проливом между обитателями разных карт мира.

Последним, что запомнится большинству погибших, будет летнее небо, этот равнодушный свидетель. Такой же равнодушный к сдвигу материков, как и к трупу рыбака, плавающему на воде в окружении бабочек.

В Калькутте, за штабелями папок, работает Гириджа Прасад; он с головой погрузился в статью о Палеотетисе, гипотетическом современнике Пангеи. Центробежное расползание континентов, утверждает автор-швейцарец, блокировало течения и крупномасштабную циркуляцию водных масс, что и привело к исчезновению древнего океана.