Широты тягот

Танцовщица на сцене медленно расстегивает платье. Если позволяют своенравные стихии, все вечера в танцбаре неизбежно текут по одному и тому же пути. Когда разношерстная публика уже просеяна в поисках богатых транжир, когда блюстители нравственности уже сидят в зале, умиротворенные стаканчиком-другим “Блэк лейбл”, наступает время разоблачения — предметы одежды удаляются один за другим. Топ. Юбка. Туфли. Бюстгальтер. Легинсы. Трусики. Сыплется искусственный дождь. Обнаженная девушка в свете прожектора принимает едва ли не самый нелепый душ, известный человечеству. Ради пены она намыливается средством для стирки. Несмотря на отбеливатель, ее веки остаются бирюзово-голубыми, а губы — пластмассово-розовыми.

Тапа ерзает на стуле. Ему становится легче, когда следующим на сцену выходит карлик. Тапа единственный, кто встречает его выкриками и аплодисментами. Один из его бангкокских друзей — владелец агентства, выдающего этих малышей напрокат. Они пьют, танцуют, ухмыляются даже тогда, когда белые туристы хватают их за пах. Карлики, а не стриптизерши, — вот идеальный компонент сумасшедшего вечера.

— Весь мир дразнит непальцев за то, что они такие коротышки, а непальцы смеются над карликами, — говорит он своему будущему партнеру. Мясник вежливо ухмыляется.

Свет меркнет, и начинается песня. Тапа сразу узнает ее, неуместную в этом смешении танцев и похоти. Это старый болливудский шлягер, прозвучавший впервые буквально через месяц-другой после того, как он уехал из родной деревни. Фигура карлика оживляет стихи. Его миниатюрные пальчики и стопы погружаются в глубь воспоминаний, он ищет там прошлое. Он дергается, воспроизводя эмоции всем своим существом. Тапа не может оторвать взгляд от его лица. Его лоб сморщен, рот полуоткрыт под бременем невысказанного. К прежнему нет возврата, даже в этом мире теней.

Танцовщик медленно оседает, будто по очереди отключая контроль над частями своего тела. Хотя глаза его блестят, он не пролил ни одной слезинки.

Тапа оплачивает счет и покидает бар. Когда он выходит через заднюю дверь рядом с импровизированной кухней, его обдает волной тошнотворного смрада — запахом жареного мяса, смешанным с бензиновыми парами. К горлу подкатывают непереваренные кусочки вечера. Ему необходимо выбросить только что слышанную песню из головы. Он бесцельно бредет по узким улочкам, под балконами, соединяющими все постройки подобно одной гигантской бельевой веревке, и дальше — в переулки, где потихоньку взбалтывается будущее.

Под покровом тьмы происходят радикальные метаморфозы.

Мох, что так буйно и жадно разрастается в резервуарах и куполах, над колоннами и стропилами, побеждает все человеческие усилия. Это прародитель жизни, взявший здесь верх над эволюцией. Известно, что дом рушится после того, как ползучие растения на кирпичных стенах высохнут, голуби улетят, а их место займут стервятники. Твари, живущие в стенах, любят смесь извести, соли и чечевицы, которую традиционно использовали в этих краях как строительный раствор. Они проедают их изнутри, словно гельминты. Они не перестанут есть, пока кости не начнут походить на те коралловые рифы, какими они когда-то и были.

Несколько часов тому назад Тапа ненароком очутился на одном из тесных тамельских перекрестков. На крошечной площади сошлись сразу шесть улиц. Это обычное для Катманду зрелище: мусор, деревянные подмости, недорытые канавы и недостроенные здания, втиснутые в уголки и ниши этого города на болоте. Посреди мусора торчал травянистый холмик. Какой-то человек кормил на нем голубей. Но птиц, крупных и агрессивных, не интересовали мертвые семена, которые он разбрасывал. Потомки ящеров, они сохранили рептилью тягу к плоти — живой и сочной, той, что нравится и людям. Голуби — противоток эволюции.

На заре нового дня Тапа возвращается домой, в убогую комнатку, снятую им на втором этаже ветхого здания. У порога ему приходится отступить в сторону, потому что какая-то женщина выбрасывает на улицу мусор. На лестнице, свесив голову между коленей, сидит девушка, почти девчонка. Дверь его соседки широко распахнута. В ее комнате грудами навалена пестрая одежда и включен телевизор. Даже в отсутствие хозяйки комната вопит и визжит. Захлопнув соседскую дверь, Тапа отпирает свою и оставляет ее открытой, чтобы синтетическая вонь лапши из пакетика, которую он собирается сварить, поскорее выветрилась. Для него в этом запахе смешаны “Шанель” и Тамель.

Садясь есть, он замечает, что на него смотрят снаружи. Должно быть, та самая девушка, которую он обогнул на лестнице.

— Будешь? — спрашивает он, догадываясь, что ее утренняя трагедия — голод.

Она кивает.

Он подливает в кастрюльку воды и опять ставит ее на огонь. Лапша, чай и пачка печенья — вот и все, что он может предложить. Его гостья ни от чего не отказывается — похоже, проголодалась всерьез.

— А в школу тебе не надо? — спрашивает он, опускаясь на стул.

Она вздрагивает.