Широты тягот

Со всех сторон грохочет гром, и Тапа пускается бежать, хотя на улице больше никто никуда не торопится. У него вид человека, имеющего цель. В Тамеле он выделяется среди остальных. Химерический танец карлика, прилипчивая белая женщина, невинность соблазнительной официантки — все они неотвязно следуют за ним. Не в силах это вынести, он резко сворачивает в какой-то переулок.

Это тупик, запруженный мусором из соседних ресторанов и лавок. Тапа никак не может отдышаться. Его терзает странное чувство. Спертый, липкий воздух насыщен вонью гнилых кокосов и перепрелых водорослей, как на прибрежном болоте.

У мусорной кучи съежилась женщина. Дюйм за дюймом ее молчаливое присутствие поглощает его, точно зыбучий песок. Волосы у нее спутанные, в колтунах. Рубашка слишком велика и застегнута криво, штаны держатся на веревке. Тело по-матерински округлое. На левой щеке огромный черный синяк, будто на нее свалился кирпич или столб. Ее глаза… они напоминают ему его собственные после того оползня. Во взгляде нет ничего — ни грязи, ни скорби. Грубые черты обитательницы гор, темная от загара кожа и кольцо в носу мигом объясняют Тапе, кто она такая и откуда взялась. Это молодая мать из семейства неграмотных фермеров, уцелевшая после землетрясения, которое недавно поразило северные районы.

Тапа клянет суеверных непальцев: они изгнали ее, потому что она сулит несчастье. Горе и землетрясение следуют за ней неотвязной тенью. Надо помочь, думает он, хоть чем-нибудь. Он обшаривает карманы. У него осталось только пятьдесят рупий. Тапа кладет их к ее ногам. Помедлив, снимает с запястья дорогие часы и придавливает ими банкноту. Она берет их в руки. Кладет циферблатом себе на макушку и, играя, удерживает в равновесии.

Тапа ободрен этими признаками жизни, пусть ребяческими. Он так заворожен, что мог бы стоять здесь и наблюдать за женщиной веками. Погребенный, словно ископаемое, в залитых лунным светом песках ее печали.

Полная луна, быстро взмывшая в небо, поглотила тусклые сумерки, раскрыв мусор в новом обличье. Это морские жители — они замаскировались и прячутся у всех на виду. Переплелись друг с другом, приникли к чужим конечностям и хвостам ради пущего удобства. Аммониты и наутилусы в образе пивных крышек. Медузы распластались полиэтиленовыми пакетами вперемешку с угрями и змеями, неотличимыми от обломков труб. Морские лилии и звезды имитируют цвета увядших букетов. Рептилии узнаются только по текстуре кожи — они разбросаны там и сям рваными шинами и кусками металла. Спящие, они похожи на младенцев. Невинные. Безмятежные. Уязвимые.

Она сидит среди них, отрешенная от игры вспышек и угасаний, которую ведет вокруг нее жизнь. Он делает шаг к ней, надеясь что-то сказать. Испуганная этим движением, она кидает в него часы, но промахивается, и они летят в стену. Тапе приходится отступить.

Дома он изучает часы. Циферблат треснул, но механизм, кажется, работает. У него в кармане обнаруживается и что-то еще. Сережки, крошечные молитвенные барабанчики из серебра. Тапа задумчиво вращает их, скользя по рельефным буквам подушечкой большого пальца.

Поздним вечером Тапа лежит в постели, занятый мысленными расчетами перед грядущим путешествием. Раньше он не пользовался этим маршрутом и хочет взять с собой побольше денег, чтобы их хватило на покупку опиума, если по дороге попадется маковая плантация. И тут раздается стук.

В дверь колотят отчаянно, и Тапа сразу пугается, что это та, про кого он и подумал. Она называет себя Бебо, в честь любимой кинозвезды. Он выше всего на два дюйма, и сложение у них почти одинаковое. Но когда он открывает дверь, его тень нависает над ней, словно тень огромного чудища с клыками, подсвеченными кровавым багрянцем ее сосков.

Ветра покинули город, но дожди задержались. Она заплатила дань силам природы, оставшись в постели, — не пошла на работу.

Она ненавидит дождь. Больше, чем зиму, которая высушивает ее кожу до пергаментной хрупкости. Больше, чем жаркое солнце, беспощадное к студенткам, привыкшим следить за собой. В дождь ее кожа чиста и эластична. И все же именно он — ее злейший враг.

Тапа неуверенно кивает. Он боится, что любые его слова могут прозвучать как одобрение девушки и ее поступка. Но тогда зачем он вообще открыл дверь?

— Когда я иду под дождем или смотрю на него из окна, у меня появляются чувства, — говорит она.

Тапа прислоняется к косяку, ненавязчиво мешая ей войти. Несмотря на его молчание, уходить она явно не собирается.

— Какие чувства? — наконец спрашивает он.

Бебо ныряет под его рукой в комнату. Пересекает ее в темноте размашистыми шагами, словно одержимая каким-то навязчивым стремлением. И замирает у окна, любуясь видом. Затопленные ливнем улицы и здания Тамеля приобрели искусственную красоту аквариума. Края долины прозрачны и тверды, как стекло. Молнии, точно порождения ночного неба, скользят в толще воды, пронизанной неоновыми лучами.