Шишкин

Ольга Антоновна внимательно слушала рассказчиков. Ей было тоже что показать. За лето она сделала массу рисунков и этюдов, и Иван Иванович с удовольствием отметил, что она брала только тона, как он этого просил.

— Этюды ваши, Ольга Антоновна, полны задушевной прелести, — говорил Шильдер.

Ольга же Антоновна внимательно следила за выражением лица Ивана Ивановича и угадывала: он доволен.

— Верно передаете характер растительных форм, верно, — говорил он.

И она чувствовала, как радостно становилось у нее на душе.

Рисунки же ее привели требовательного Ивана Ивановича в восхищение. (В 1887 году, через шесть лет после смерти Ольги Антоновны, он издаст их альбомом).

Любопытно проследить за высказываниями Ивана Ивановича, запомнившимися ученикам.

— В этюде не следует тягаться за картинностью, для этого служит эскиз, — говорил он. — В нем должен быть тщательно передан кусок натуры, со всеми подробностями. Картина же должна быть полной иллюзией, а этого невозможно достигнуть без всестороннего изучения выбранных сюжетов.

И было еще одно — главное, что он требовал от учеников. Вспомним здесь слова, сказанные им П. И. Нерадовскому.

— Ну, вот, я тоже люблю архитектуру, — говорил Иван Иванович, услышав об увлечениях П. И. Нерадовского, — люблю жанр, люблю портреты, люблю… мало ли что я еще люблю, да вот заниматься этим не занимаюсь и не буду заниматься. А люблю я по-настоящему русский лес и только его пищу. Художнику нужно избрать одно, что ему больше всего полюбилось. И вам советую полюбить одно. Только тогда будете с успехом совершенствовать любимое. Разбрасываться никак нельзя.

Основой же всего Иван Иванович считал рисунок. С него начинал преподавание.

— Иван Иванович, а ведь знаете, чем вы поразили меня? — скажет однажды Ольга Антоновна. — Знанием цветов. Помните, в Сиверской однажды сорвала я цветок красный с липким стеблем и мелкими малиновыми цветочками, а вы и говорите: это дрема. Ну, как спать не будете, положите его под подушку и уснете. Как же долго я все это помнила.

Не сказала она в тот раз о другом, чутко уловленным ею — его сыновнем отношении к природе.

Летом, в Сиверской, то было. Созрела рожь в поле. Ее убрали, и снопы поставили в суслоны. Рано утром крестьяне снимали с них верхние снопы, чтобы рожь сохла быстрее, а по вечерам, спасая ее от росы, надевали их вновь.

Однажды днем прогремел гром. Небо почернело, и скоро разразился ливень. Иван Иванович, развешивавший этюды в комнате, увидел дождь, выскочил на веранду и кинулся в поле.

— Куда вы? — закричала Ольга Антоновна.

— Суслоны закрывать. Бежимте вместе, — позвал он, шлепая босиком по мокрой траве. — Рожь намокнет!

«Хлеб наш насущный даждь нам днесь…» Каждое утро и ежевечерне повторяемые слова молитвы не были для Ивана Ивановича простым ритуалом…

О важности рисунка говорил Иван Иванович и еще одному ученику — Н. Н. Хохрякову, к занятиям с которым приступил с зимы 1880 года. Хохряков был родом из Вятки. Привел его к Шишкину А. М. Васнецов. Представил как учителя, работающего в народных школах Вятской и Уфимской губернии. Н. Н. Хохряков кончил земское техническое училище, но имел тягу к искусству. Очень был привязан к родному краю, писал места, близкие сердцу.

«Когда он увидел мои жалкие опыты писания картин, — вспоминал позже Н. Н. Хохряков (в столице он так и не остался жить, а вернулся на родину. — Л. А.), — то раз сказал мне так: «Живопись Вам надо запереть в ящик, а ключ от ящика бросить в море. А вот с рисунком у Вас дело совсем иначе обстоит, рисунком Вы займитесь серьезно и работайте над ним. У вас будет мастерство, и известность, и средства, а уж тогда можно будет и живописью заняться…

У Ивана Ивановича я рисовал карандашом с его этюдов и фотографий. Написал один натюрморт. Вот этого мне и хотелось главным образом, но почему-то он предпочитал давать своим ученикам писать одним тоном с фотографии, на этом я сидел довольно долго».

Зиму Н. Н. Хохряков корпел над рисунком, а к лету осознавал, что видит многое иначе, гораздо глубже.

«Учеников зимой заставлял рисовать с хороших фотографий, иногда с волшебным фонарем», — вспоминала А. И. Менделеева.

«Вы писали три лета, как говорите, а зиму что делали? — спрашивал в письме к молодому художнику С. А. Уткину Иван Иванович и замечал: — А в одну зиму разумной работы с фотографии можно учиться писать и воздух, то есть облака, и деревья на разных планах, и даль, и воду, ну, словом, все, что Вам нужно; тут можно незаметно изучить перспективу… и законы солнечного освещения, и пр.».

Если в зимнее время Иван Иванович частенько обращался к волшебному фонарю, ценя документальность фотографии, помогающей правильно видеть форму, и рисунок предмета, то в летнее время требовал непременной работы на природе, приучая видеть жизнь этого предмета, будь то вековая сосна или молодая мать-мачеха.

В рисунке природы не должно быть фальши. Это все одно, что сфальшивить в молитве, произнести чужие и чуждые ей слова. Так полагал Иван Иванович.

«Последователей Шишкина между нашими пейзажистами весьма много», — писал «Художественный журнал» в 1881 году.