Шкатулка рыцаря (сборник)

Это страшно не понравилось уголовникам. Социально близкие, они стали бить Офицера на прогулках. А он как скелет, его тронь – он развалится. По суровым законам военного времени майор двух самых нетерпимых уголовников показательно расстрелял под проблемой – железной колючкой, раскатанной между столбами. Было у него такое право. А вейсманисту-морганисту назначил, кроме коровьего масла, помощников. Когда-то занимались разведением лошадей, подбирали упряжных пар определенного окраса. Один все знал о собаках. «Вот представь собаку без шерсти, – объяснял Куму. – Кожа у нее синяя, как у вурдалака. От затылка по шее до самого кончика хвоста – вся синяя. И чем синей, тем насыщеннее цвет шерсти. Выявляешь пигментацию головы, груди, горла, ромбика под хвостом – открываешь будущий окрас». Это какие же невыносимые злодеяния в прошлой жизни нужно было совершить таким беспощадным интеллигентным очкарикам, что их не поставили к стенке, а наоборот, давали коровье масло? Живучее племя! Ударишь из нагана в затылок, а они ползают.

«Если в заводской практике ставится задача – вывести породу овец с очень длинной шерстью, – объяснял забитый очкарик Куму, – то берем прежде всего самого длинношерстного барана и самую длинношерстную овцу, их скрещиваем. Среди полученного потомства так же отбираем самых длинношерстных. Доходит?»

«А то!» – кивал Кум.

В конце концов поймали лесную.

У Кума ноги короткие, а у нее еще короче.

У Кума глаза пронзительные, а взглядом лесной вообще выжигать по дереву можно.

Поты лыты мяты пады. У Кума лоб высокий, а у нее волосы по всему телу. «Как у теленочка», – раскатал губу Кум. Завитушки по животу, в горячем паху и ниже. Наручников стеснялась, шмыгала носом.

«Имя?» – гаркнул майор на первом допросе.

Лесная не ответила. Только повела волосатым плечом, на котором проглядывали синяки от железной хватки Кума.

«Настоящее животное без всякого смысла, никаких языков не знает, – рассердился майор. – Вечно вот так. В городах мразь, в лесах животные».

«А вы ей водочки плесните, водочки, – радостно подсказал Кум, переступая большими ступнями. – Вы не пожалейте, не пожалейте, плесните ей, – облизнулся. – Животная она или не животная, это дело второе, водочку-то все любят. Поты лыты мяты пады. Сразу личико просветлеет, слова появятся».

Майор не согласился.

Посадили лесную на цепь.

Понятно, унывала, скалилась.

29

– Пристегни его!

Кум появился внезапно.

Крутил лобастой головой, водил стволом карабина. Сердитый.

Я успел первым: пристегнул Евсеича. Наверное, надо бы наоборот, но горячий бульон мне пошел на пользу, Евсеич даже огорчился: «Ну, самая большая жопа, которая со мной в жизни случалась». Потопал сапогами в гармошку, без всякой обиды крикнул мне вслед: «Зря с Кумом идешь! Стрельнет он тебя под кустиком!»

Но стрелять Кум никого не собирался.

Пришептывал что-то. Было у него свое на уме.

Вел под елями, в сухой сумрачности. Часа через два такой упорной ходьбы слева потянулся слабый кочкарник, впервые возникло над головами низкое небо, пыльная вода блеснула в болотных «окнах». Одуряюще потянуло смородиной. Еще смолой пахло, плесенью, грибами, потревоженной липкой паутиной. Кости, валявшиеся здесь и там, тоже пейзажа не оживляли. Подозрительные, надо сказать, кости. Может, и человеческие.

Смутные тени, неопрятный валежник.

А где кедры, нежные лиственницы, свет осиянный?

Где лесные девы, под легкими ножками которых не пригибается трава?

Где выбеленный временем скелет Антона, прикованный к корням сухой ели? Что я скажу чудесной мадам Генолье, когда придет время разъяснить судьбу ее потерявшегося брата? Вот вошел когда-то пароход в уединенную протоку, представлял я. Колеса шлепали. Свистел пар. Вонючую железную баржу к берегу подогнали. Ставили бараки, гоняли зеков на рубку леса, беспрерывно вращалось колесо времени. Из диких ребятенков вымахивали чугунные братаны. Все росло, двигалось.

А потом враз лопнуло.

Много времени прошло, потому и лопнуло.

Пришел новый теплоход, с него спустились веселые люди. Шумно потребовали: «Еду и выпивку для банды подлецов!»

– Эй! – позвал я.

Но Кум исчез. Не было его нигде.

Только что топтал палую рыжую хвою, пришептывал, поругивался, опасно водил по сторонам стволом карабина, и вдруг – нет его!

Останавливаться я не стал. Шел как шел. Хорошо помнил: шаг влево, шаг вправо считаются побегом. Не понимал, чего хочет Кум. Решил бросить меня в тайге, скормить хищникам? Пихты и ели, сливаясь в мрачный фон, тоже здорово портили настроение. И пейзаж окончательно мне разонравился, когда с каменной гривы увидел я внизу мрачную долину, похожую на темный кратер.

Старая вырубка. Пни. Шиповник.

Под низким небом – иссиня-черная стена тайги.

«Тоска – она хуже ревматизма давит», – вспомнил я, глядя на покосившиеся «скворешни», ржавую проволоку, лысую больную землю. Старые бараки стояли – в три линии. В стороне отдельный двухэтажный дом. Может, для начальства.

Оглядываясь (куда исчез Кум?), двинулся вдоль внешней линии бараков.