Школа корабелов

— Король испанский Карл Великий, — громко начал Попов, — получил в наследство от своего деда Фердинанда Католического, помимо испанских земель, завоеванные богатства Нового света и главный торговый центр Европы — Антверпен. От другого своего деда, Максимилиана, ему достались Нидерланды, Австрийское герцогство, Штирня, Тироль и Каринтия. Владения Карла Великого были гораздо обширны. В них никогда не заходило солнце. В 1521 году между Карлом Великим и французским королем Франциском начались войны за немецкие земли. Эти войны длились четверть века…

— Довольно! Молодец! — одобрил весело император. — Историю знаешь преотлично. Тебя как величать по имени?

— Александром, ваше величество.

— Александр? Тезка мой, значит, — засмеялся царь и перешел на французский язык. — Напиши-ка по-французски, — кого ты считаешь самым лучшим человеком на свете, к кому особое чувство питаешь?

Саша с минуту подумал, вооружился мелом и крупными буквами вывел: «До самой смерти буду благодарен любимому профессору Семену Емельяновичу Гурьеву, лучшему человеку на свете».

Император и вида не подал, что рассчитывал увидеть другую надпись. Продолжая излучать обаяние, он мягко спросил:

— Скажи, тезка, а кто тебя кормит, поит, одевает, на чьи деньги ты учишься?

Саша Попов отлично понял, чего от него добивается государь, чего ждет от него вся царская свита, сверлящая его глазами. Но в голову упрямо лезли рассказы Редкозубова о Радищеве, беседы, которые проводил изредка профессор в классе на ту же тему. Ему страстно захотелось сказать: «Учусь я на народные деньги. Народ и за мой кошт платит». Поборов в себе это желание, он ответил с некоторым пафосом, подражая учителю танцев и французского языка:

— Милость вашего величества, как солнце, светла и радостна.

Благосклонно отпустив Попова, государь задал несколько вопросов Осьминину по истории и географии.

С Колодкиным он завел разговор на английском языке, поинтересовался его родителями.

Удовлетворенный ответами, Александр любезно прощался с директором и Гурьевым.

— Мыслю я, господа, — сказал он, — что училище ваше и далее будет преуспевать. Павел Васильевич, — обратился он к Чичагову, — ты пригляди за тем, чтобы профессору ни в чем нужды не было либо притеснения какого от адмиралтейств-коллегии.

Чуть прищурив глаза, Гурьев смотрел на Александра, на его холеное, красивое, самодовольное лицо. «И от каприза этого человека, — думал профессор, — зависит судьба миллионов людей, судьба этих умных мальчиков. Какое счастье для них, что он приехал в хорошем настроении и, видимо, решил показать себя добрым дядюшкой!»

Гурьев не ошибся.

Через несколько дней он получил письмо от Чичагова следующего содержания:

«Его императорское величество в знак особого к вам благоволения за тщательное усердие ваше в обучении воспитанников пожаловать вам соизволил бриллиантовый перстень, а экзаменованным в его присутствии ученикам Попову, Осьминину и Колодкину каждому золотые часы. Препровождая сии вещи к вам, милостивый государь, я искренне поздравляю вас с монаршей милостью».

Глава девятая НОЧНОЙ ПОИСК

1

С некоторых пор настроение Редкозубова резко изменилось к худшему. Он стал возвращаться с работы раздраженным, желчным. Раньше он охотно делился всем с дочерью, рассказывал ей о делах и происшествиях за день, теперь же угрюмо молчал, явно избегая разговора. Если же случайно Наташа произносила имя профессора Гурьева, лицо Андрея Андреевича принимало недовольное выражение, и он уходил к себе в комнату.

Наташа терялась в догадках и ждала, что отец сам поведает ей причину своих огорчений. Но ожидания были напрасны. Андрей Андреевич по-прежнему оставался неласковым, замкнутым. Он стеснялся признаться дочери в том, что произошло, что изменилось в отношении его с окружающими.

А произошло вот что. Редкозубову бросилось в глаза, что ученики верхнего класса стали холоднее, с меньшим интересом относиться к нему. Это не на шутку встревожило Андрея Андреевича, но он старался успокоить себя тем, что они много заняты науками. Однако же восторженные отзывы и похвалы, которые ученики щедро расточали по адресу профессора Гурьева, были не по душе Редкозубову, болезненно, как жало, вонзались в сердце и злили его. Ревниво, с тоскою наблюдал он за Поповым, общение с которым в свободные от занятий минуты стало для Андрея Андреевича потребностью. Он говорил с ним откровенно о многом, о чем не мог говорить с дочерью, посвящал его в свои сокровенные мысли и думы, страстно склонял слово гражданин, запрещенное при императоре Павле и ставшее модным после его смерти.