Школа лукоморцев

– Их силы работают немного иначе. Лес – это целая живая система, там всё взаимосвязано, поэтому он вроде как может оповещать своего лешего о посторонних и каких-то неприятностях на территории. А у домового возникает связь с домом, он чувствует его и что его составляет, стены всякие, трубы, мебель. Люди редко являются неотъемлемой частью какого-то строения, только если это не их родной дом, особенно если построенный своими руками или их предками, но лицей для этого слишком… как бы это сказать… нейтральный? Это же всё-таки школа, хоть и с общежитием. Вот если бы мы что-то устроили с лицеем – не знаю, мелом бы стены или пол измазали – Амина Рашидовна или Влад бы тотчас примчались. А сбежать из комнаты наружу – это наш выбор, никак на состояние здания не влияющий.

Костя невольно провёл взглядом по комнате. Не считая самого первого дня, когда Вадим Евгеньевич намекнул, что здесь когда-то мог жить Чайковский, Костя не задумывался над тем, сколько людей успело отучиться в Тридевятом лицее. Сколько лукоморцев. Для них всех он наверняка был единственным и неповторимым, но кем были они для лицея? Секундными бликами на фоне его многовековой истории? Раздражающими занозами, топающими по паркетам, жгущими свечи, а потом светильники и ломающими стены ради возведения бассейна и нового спортзала? Или всё-таки порой несносными, но любимыми чадами, которых он с волнением и страхом снова и снова выпускал через свои величественные парадные двери в большой мир?

А теперь троица этих «чад» собиралась отправиться в прямо противоположном направлении и углубиться в лес за озеро, куда строго-настрого запрещалось ходить.

– Никита, – осторожно начал Костя. Ему не хотелось ссориться, но молчать он тоже не мог. – Почему ты так злишься на маму? Я понимаю, ты много готовился к этому конкурсу, но…

Никита долго молчал, так долго, что Костя начал мысленно рвать на голове волосы, что полез не в своё дело. Он уже хотел извиниться, когда друг внезапно заговорил, не отворачивая головы от журнала.

– Сколько себя помню, мама постоянно работала. У неё было много частных учеников, она судила на конкурсах, в общем, дома бывала редко, даже на выходных. В детстве до школы я куда больше времени проводил с бабушкой и дедушкой, чем с ней. Но даже когда мама была очень занята, она всегда находила время, чтобы заниматься со мной музыкой и почитать мне сказки перед сном. Бабушка постоянно рассказывала мне, какая она талантливая, не только музыкально, но и как соловей-разбойник, какое её ждало великое будущее, если бы…

Никита оборвал себя на полуслове и запустил пальцы в волосы.

– В общем, я хотел быть как она. Во всём. Всё ждал, когда во мне пробудится сила. Бабушка один раз упомянула, что маме тогда ещё и девяти не было, и я помню, что на девятый день рождения загадал именно это: чтобы я стал соловьём-разбойником. Но ничего не происходило. Чего я только не перепробовал: и пел, и орал, и щебетал, и свистел разными способами, думал, это как-то поможет. Пока на меня не пожаловались соседи и мама не устроила выволочку. Я попытался объяснить, что хочу пробудить в себе способности соловья-разбойника, а она сказала, что так это сделать не получится. Но когда я спросил, как же мне тогда это сделать, она… – Никита недолго помолчал. – Она сказала, что мне это не нужно. Что это не так уж важно, и я замечательно обойдусь без этой силы, что у меня много других талантов. Как будто она уже тогда поняла, что я полулукоморец, и пыталась так меня утешить. Больше мама со мной об этом не говорила, вообще перестала даже упоминать о соловьях-разбойниках, будто смирилась с тем, что мне никогда им не стать, а потому зачем лишний раз сыпать соль на рану? Ещё где-то года полтора я надеялся, что она ошибается, что я одним прекрасным утром проснусь соловьём-разбойником. Пока не убедился, что мама права и этого никогда не произойдёт. Тогда я сказал себе: зато я добьюсь таких же музыкальных высот, что и мама, и сделаю это без всяких лукоморских сил. Но у меня опять ничего не получалось, как бы я ни старался, – тихо подытожил он.

Костя вспомнил, как Никита жаловался в день его приезда, что до сих пор не выиграл ни одного конкурса, а мама в его возрасте уже была лауреатом.

– А сегодня, когда мы спорили из-за её отъезда, и мама сказала, что, даже если не успеет вернуться, будут другие конкурсы… – Он дёрнул плечом. – Это прозвучало так, будто я уже его проиграл, понимаешь? Будто она уже и с этим смирилась.

Шмыгнув носом, Никита перевернул страницу журнала, тем самым ставя точку в этом разговоре.

Незадолго до отбоя они выключили свет и затаились у Никитиного окна. Вскоре по обеим сторонам от них и наверху стало темно, как и почти везде на первом этаже этой части общежитского каре, за исключением пары окон на самом левом углу и одного – на правом.