Школа. Точка. Ру

Утром включаю слайдпроектор для проверки, а он не включается! Я его и терла, и дула на него, и за шнур дергала, а он ни в какую! Думаю, ладно, пойду, отловлю кого-нибудь из головастых старшеклассников, может, наладят. Иду по коридору, фильтрую лица. Вижу – бежит мне навстречу Настя Погодина из моего класса, кричит: «Полина Григорьевна! Там Ильина в обморок грохнулась!». Я, конечно, туда на рысях. Я тебе про Ильину рассказывала? Ну, та девочка, что из толстушки в худышку превратилась. Все её хвалили. Перехвалили. Так вот, это она. Ну, пока мы с первого на четвертый добежали, Ильину уже медсестра в чувство привела. Потом мы её с четвертого на первый в медкабинет отвели. Медсестра «скорую» стала вызванивать, а я мать её набрала, в смысле – мать Ильиной. Та недоступна. Я эсэмэску отстучала. Слышу, уже звонок на урок. Всё, плакал мой план. Бегу со всех ног, благо, на том же этаже. Зрители мои уже сидят, завуч наш, Антонина Александровна, и инспектор. Смотрят осуждающе. Я извинилась, но причину называть не стала по понятным соображениям. Не про каждое же ЧП в Департамент докладывать.

Начинаю урок. Объявляю тему. Могла бы, конечно, и не объявлять. Все и так знали, мы к этому уроку за две недели готовиться начали. Но всё же должно быть согласно правилам. «Итак, – говорю, – ребята, сегодня мы приступаем к изучению одного из самых ярких произведений Николая Васильевича Гоголя, повести „Тарас Бульба“». И, не успела я закончить фразу, как из-за первой парты встает Марик Липкин и заявляет: «Я категорически отказываюсь изучать „Тараса Бульбу“, потому что текст книги содержит инсинуации, оскорбительные для еврейского народа». Немая сцена. Все опешили. Я тоже в полном ступоре. А он продолжает: «И, пользуясь присутствием на уроке представителя Департамента образования, хотел бы передать ему мой письменный протест». И шагает с листочком к последней парте. Вот гадёныш! Он две недели до этого молчал себе в тряпочку, а тут возмутился! Понятно, что это он не сам. Это папаша его натравил, протестант-белополосочник! Мало ему по городу с транспарантами ходить, в школу полез! Инспектор листок в руки не берёт. Говорит: «Если это официальное заявление, то согласно процедуре твои родители должны принести его в Департамент и зарегистрировать у секретаря. Я не имею полномочий принять это». Липкин с листочком завис, мнётся. Надо как-то спасать положение. Я Липкину говорю: «Мы должны это изучать, чтобы этого больше не повторилось. Ты же не откажешься изучать геноцид евреев во время Второй мировой войны только потому, что он оскорбляет чувства еврейского народа!» Смотрю, завуч и инспектор согласно закивали. А Липкин растерялся. Он такого разворота не ожидал. «Но есть и другой вариант, – продолжаю. – Мы можем работать с текстом „Школьной библиотеки“, где купированы все оскорбления в адрес евреев. Собственно, так я и планировала. Но теперь решение за тобой. Так что, Марк, какого текста нам придерживаться?». Молчит. Дети стали шушукаться: «А что там написано? На какой странице?» В тексты полезли. Я пошутила: «Спасибо тебе, Марк, что привлек внимание одноклассников к тексту. Теперь я уверена, что те, кто ещё не успел прочесть повесть, просканируют её от корки до корки, причём в академическом издании. Можешь сесть на место». Смотрю, инспектор улыбнулся. Марик сел. Я выдохнула.

Ну, с еврейской темой справились, идём дальше. Молю Бога, чтобы никто из детей не вспомнил, что Запорожье – это что ни на есть сердце Украины. Но вроде всё гладко. Тему раскрыли, стихи почитали, кусочек из фильма посмотрели. Остаётся десять минут от урока, чтобы быстро пробежаться по патриотизму. Тут дверь открывается, и на пороге появляется мать Сони Ильиной, которая просит меня срочно выйти к ней. Я говорю: