Школа в Кармартене

– Моих благословенных родителей обеспокоило бы, если бы мужчина из нашего рода в тринадцать лет почему-то не смог бы постоять за себя. Если говорить о наставниках, то они зачли мне обрушенный потолок как выпускной экзамен по пяти предметам из девяти, рассмотрев, каким именно способом я его обрушил, – отвечал Змейк.

– Что же это были за предметы? – спросили дотошные методисты, теряя, однако, почву под ногами.

– Алгебра, геометрия, астрономия, сосредоточение и акустика.

– Почему акустика?

– Потому что потолок рухнул бесшумно.

– А астрономия?

– Разумеется, я должен был предварительно вычислить в уме расположение звезд над куполом храма. Что касается музыкальной гармонии и философии, то я досдал их в течение недели.

У методистов начинал заходить ум за разум, однако они никак не могли оставить такую благодатную почву.

– Стало быть, в тринадцать лет вы получили такую серьезную психологическую травму? В столь раннем возрасте вам пришлось убить человека?

– Нет, насчет травмы не сказал бы, – взвешенно отозвался Змейк. – Я забыл отметить, что это была эпоха, когда в принципе исключено было дожить до пятнадцати лет, никого не убив.

Распрощавшись со Змейком, члены комиссии принялись бурно обсуждать услышанное.

– Если таковы события прошлого, о которых он свободно рассказывает, – с пеной на губах говорил психоаналитик, – вы представляете себе, что у него вытеснено в подсознание?..

* * *

В самый канун января, засидевшись допоздна в библиотеке, Ллевелис, Керидвен и Морвидд обнаружили старинное письмо Змейка Риддерху, не оставившее у них сомнений в причастности Змейка к тому страшному, что происходило с его учениками.

«Дорогой Риддерх, – писал Змейк. – В своем письме Вы упоминаете о легком ощущении дискомфорта от своего образа жизни, который я Вам, впрочем, не навязывал. Вы подозреваете, что все это называется двуличием; смею Вас уверить, это именно оно и есть. Однако, на мой взгляд, Вы придаете этому слишком большое значение. Пресловутая двойная жизнь, хорошо знакомая мне по личному опыту, – всего лишь необходимое условие, благодаря которому мы можем заниматься нашим делом. Подобным положением может всерьез тяготиться лишь человек слабый духом и склонный к чрезмерной рефлексии; надеюсь, что к Вам это не относится. Вы пишете, что у Вас нет больше сил лгать и изворачиваться; думаю, Вы себя недооцениваете. Что же касается высказанной Вами гипотезы о запрете на некоторые молекулярные соединения, то она хотя и не безнадежна, но требует еще значительной доработки. Ниже я привожу некоторые собственные выкладки; полагаю, что они Вам будут небезынтересны».

Дальше шли одни формулы.

– Жалко, что мы не понимаем эти формулы, – сказала Морвидд. – За ними ведь что-то есть!.. Страшно даже представить, чем Змейк сейчас занимается, если этому письму двести лет!.. – она всмотрелась в обозначения. – Это ведь уже не химия, а какая-то…

– …Мясорубка, – сказал Ллевелис. – А самое ужасное, что он учит… этому… Гвидиона. Хотя и под видом фармакологии.

* * *

– Я понимаю – остальные, но вы! Каким образом вы, воплощение психической нормы, опора здравого смысла в этой школе, могли выступить в таком стиле? – напал на Змейка Зануцки.

– Я полагал, что вам нужны материалы, не так ли? – спокойно отвечал Змейк. – А чем явились мои искренние ответы вам, как не материалами?

На лице Зануцкого показался проблеск озарения.

– В таком случае вы оказали мне неоценимую услугу, – сказал он после некоторого молчания.

– В самом деле? – удивился Змейк. – Чем же?

…Вскоре Зануцки счел возможным огласить собранные данные. Он вежливо попросил преподавателей собраться в большом каминном зале и с плохо скрываемым сарказмом сказал: