Школа жизни. Честная книга: любовь — друзья — учителя — жесть

Что такое антисемитизм? Заразная болезнь или свойство души, вошедшее в плоть и кровь младенца с молоком матери? Не знаю. Несмотря на привязанность к нашей семье, Наташа также страдала этим недугом. Как-то мы повздорили. И она не удержалась и бросила мне в лицо резкое «Ну, ты, еврейка!» Я ничего ей не сказала в ответ, но перестала разговаривать и вообще замечать ее. Мы не общались несколько месяцев, а потом пионервожатая Валя сумела нас помирить. Для Вали, как и для многих, слово «еврейка» было ругательным. И она приняла абсолютно «гениальное» решение, приказав Наташе вообще никогда не произносить этого слова и попросить у меня прощения. Наташа раскаялась в содеянном, попросила у меня прощения, и я, конечно же, простила ее… Вот так решился еврейский вопрос в нашем классе. Слово «еврейка» стало запретным.

Как и все советские дети, мы с благоговением относились к вождям мирового пролетариата: Марксу, Энгельсу, Ленину и Сталину. Портреты вождей висели в каждом классе, в учительской и актовом зале. Однажды подходит ко мне другая моя подруга, Люся Г., показывает рукой на портрет Сталина и громко говорит:

– Мой папка сказал, что он плохой.

– Ты что, обалдела, что ты такое говоришь? – прошептала я в негодовании.

– Плохой, плохой! Не веришь – спроси у своего папки, – со знанием дела предложила политически подкованная Люська.

Я еле дотерпела до конца уроков, чтобы по дороге не расплескать эту потрясающую весть и донести до мамы. Дома мама подтвердила справедливость слов Люси и простыми и понятными словами, как умела, рассказала мне о прошедшем ХХ съезде партии и разоблачении культа личности Сталина.

– Что же ты мне раньше не сказала? – возмутилась я. – Я перед Люськой выглядела как серость необразованная.

– Пусть лучше об этом вам в школе учителя рассказывают, – ответила мама. – А то я скажу что-нибудь лишнее, ты расскажешь своим подругам, и потом бог знает, что будет… – Мама не могла забыть 37-й год, когда ее тетю арестовали и расстреляли.

* * *

В пятом классе стало как-то интереснее, живее, не так беспросветно. Все, кто мог остаться на второй год, уже остались. Все, кто нуждался в специальном обучении, уже отсеялись. Добавилось несколько способных, симпатичных ребят, из которых я выделяла одного. Звали его Володя Х. Меня привлекали его хорошая успеваемость, недрачливый нрав и большие выразительные ярко-голубые глаза, которыми он иногда бросал на меня смелые взгляды. Он что-то хотел мне сказать этими своими огромными голубыми глазами, но, увы, так ничего и не сказал – до конца пятого класса. А потом мы переехали на другую квартиру и меня перевели в другую школу.

В пятом классе мне повезло также и с учителями. Наиболее яркой личностью был учитель математики – Г.И. Он был инвалидом войны, после контузии, и это, бесспорно, сказалось на его эксцентричной манере преподавания. Но предмет свой он знал блестяще и удивлялся с, мягко выражаясь, грубоватой для учителя непосредственностью, если кто-то чего-то не понял.

Например, вызывает он к доске девочку Машу. Просит решить задачку по элементарной алгебре, а девочка ни в зуб ногой. Терпение Г.И. лопается, и он громко и с выражением восклицает на весь класс: «Ка-ка-я дура! Иди на место». Бедная Маша покрывается от стыда и позора красными пятнами и покорно садится за свою парту. А класс веселится, не проявляя к бедной Маше ни капли сострадания. О жестокосердная юность!

А бывало и так. Объясняет Г.И. новый материал, а потом спрашивает отдельных учеников, как, мол, поняли. Одного спрашивает – не понял, другого, третьего… Не поняли. Ну, и в сердцах бросает фразу, запомнившуюся мне на всю жизнь:

– Да откуда вы такие взялись? Сетями, что ли, вас по Москве ловили?

Еще запомнилась мне наша классная руководительница, учительница русского языка и литературы – Г.В., молодая женщина лет тридцати, красивая, почти как Марина Влади. Ее муж был лет на двадцать старше, представительный, удобный для жизни, но явно ею не любимый. Была она беременна, но глаза ее не светились радостью предстоящего материнства. Г.В. целиком сосредоточилась на своей не слишком удавшейся личной жизни и тащила воз преподавания как унылую обязанность. Ученики ее недолюбливали, и кто-то в отместку за «двойки» взял да и сжег «святая святых» – классный журнал. То-то шуму было в учительской!

Географию преподавала симпатичная, спокойная женщина – Е.А. Несмотря на простое русское имя-отчество, видно было, что она была еврейского происхождения, но моих одноклассников это не смущало. Возможно, к пятому классу они духовно выросли, да и время начиналось новое – шестидесятые годы, пик хрущевской оттепели. Антисемитизм не то чтобы испарился, но как-то ушел на задний двор сознания. Географичка и математик дружили… Об их «дружбе» шушукалась вся школа. Когда у Е.А. случалось «окно», она частенько приходила к нам в класс на урок Г.И. И наоборот. Вот такие настали времена, и наша свирепая директриса по кличке Джага смотрела на эти вольности сквозь пальцы.