Шлейф

Ей было жаль его отпускать, они «могли бы спать валетом». Откуда это? В какой-нибудь книге прочла. Конечно же, она помнила, как его зовут. За ужином Арон, вдохновленный внезапными изменениями, подкатывался к ней с простенькими вопросами типа что она любила есть, когда была маленькая. Ответом был изумленный взгляд разверстых глаз и всплеск рук. Никакого лукавства. Похоже, сдох хард-диск, хранивший сорокалетнюю память. Хорошо, хоть нынешний цел. В случае чего, есть копия. За предыдущим процессором, видимо, никто не ухаживал, что привело к тотальному засору. Полетел вентилятор, подающий воздух, заржавели контакты, покрылась плотным слоем пыли материнская плата… Но пуск состоялся. И пусть она живет, как дитя, чье прошлое крепко спит в подсознании, пусть ее занимает чужое прошлое, пусть зарабатывает на быт переводами с чужих языков — главное, чтобы ничего над собой не сотворила и чтобы в годовых отчетах в графе «трудотерапия» значилось не мытье ложек в больничной столовой, а «интеллектуальный труд при высоком IQ».

Экскурсии

Май 1922 года. В окне — расцветающие каштаны, на столе — учебники.

В том, что Федя сдает экзамены в такую пору, виноват мост через Ситню. Ни к черту не годился. Пришлось пешком-петушком топать до Поречья, из-за чего он пропустил поезд, опоздал в училище, не успел на экзамен по тригонометрии и на зачет по истории.

Ничего, русский человек работает порывами, а раз Федя русский, он так и работает. Или, наоборот, он работает порывами, следовательно, он русский.

Вот именно русский, э, да что в том толку?

Новая экономическая политика вернула в столицу блестящие магазины и упитанных буржуа. Снова капитализм? «Не верю в Россию — верю в большевиков», — записал он в дневник и решил, пока на словах, оставить город, ехать после экзаменов в Видонь, дышать чистым воздухом. В деревне больше радостей и труда.

Произошла ли с ним какая-нибудь существенная перемена? Да. В отношении Д. Последствия, увы, не заставили себя ждать: пришлось лечиться. И как следует задуматься о добрых и злых сторонах своего поступка, донести до ее светлости совести, что, в сущности, ничего такого не произошло.

Укреплению духа способствовали и экскурсии. В Пулковской обсерватории, расположенной на высоком, заросшем лесом холме, Федю заинтересовал 30-дюймовый рефрактор длиной в 7 сажен. Да и сами комнаты, окрашенные в синий цвет, настраивали на звездное чувство.

В Гатчине, примечательной своим дворцом и английским парком, они катались на лодках по озеру, после чего крепко спали в роскошных кроватях, в каких доселе спать не приходилось. Дворец снаружи ничем особым не поразил, внутреннее же его великолепие, несмотря на удобство спальных мест, вызвало у Феди неприязнь. Думалось о закулисной жизни царя и его отродья, скрытой от народных масс. Да лучше с голоду издохнуть под знаменем Коммуны, чем сытно есть при Романовых!

Белокаменная произвела благоприятное впечатление, но то, чего ждал Федя, пожалуй, не исполнилось.

«Выехали они ночью, поезд шел 23 часа, и приехали ночью. В дачном вагоне не было спальных мест, так что спали сидя или полулежа. 27 мая в 11 часов вечера показалась Москва. Фабричные трубы, многоэтажные дома, масса рельсовых путей. Новгород более способен сразу произвести цельное впечатление. В Москве, как в архиве, нужно копаться. Новое притиснуло старину, и окунуться в Москву историческую оказалось непросто.

На Николаевском вокзале была обычная толкучка, на площади перед ним — масса советских извозчиков, легковых и ломовых. Наняли ломовика за 40 тысяч и 10 фунтов хлеба, погрузили на него 20 пудов провизии, одеяла, чемоданы, нескольких девиц и отправили на Плющиху, а остальные 60 пошли пешком. Прямо перед ними высился большой и еще не совсем достроенный Казанский вокзал, увенчанный многоярусной башней.

Стало темненько. Кое-как ощупью добрели до Плющихи. Нашли 4-ю Ростовскую, дом 3. Обитатели экскурсионной станции уже спали. Домишко так себе, помещение неудобное, но зато под плакучей ивой можно распивать чаек, выйти на берег Москвы-реки, поиграть и попеть, собрав массу любопытных, с виду немного наивных москвичей. Итак, пошли обозревать окрестности».

Сама Москва-река Федю разочаровала.

«Историческая река, на которой стоит громадный город, оказалась водою беднее Ждановки. Даже как-то оскорбительно было видеть чуть ли не на самой середине реки мальчишек, которые, засучив штаны, стоят и ловят рыбу. За рекою был Брянский вокзал, его большое здание портило картину. С Дорогомиловского же моста открывался красивый вид. С колокольни, которая там же, более отчетливо виднелись поросшие лесом Воробьевы горы».

На дверях храма была икона, каковых Федя доселе не встречал.

«Смотришь слева — видишь лик Христа, прямо — дух святой, справа зайдешь — Отец, а общее решение ребуса — Святая Троица».