Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастичных повествованиях

— Тогда постарайся принять их с весёлой улыбкой, а не мрачным, как сейчас. Выпьем за здоровье хозяина!

Пенится вино в бокалах; гремят приветственные крики:

— Да здравствует Альберт!

Разгорячённые крепкими напитками, они похвалялись друг перед другом, кто может больше выпить; шум и хохот весёлых гостей разносились по всем покоям. Сам хозяин, увлечённый весёлой компанией, не один раз осушил бокал крепкого вина. Но напиток мало подействовал на него; минутное забвение дало отдых мыслям, и вновь тоска вернулась терзать его душу.

Полночь. На далёкой башне бьёт двенадцать. Прозвонили часы и в углу бального зала. Едва они доиграли мелодию, как неожиданно погасли восковые свечи, одна лишь лампа светила, но так тускло, будто через густой туман. В углах и посреди салона появились жуткие монстры; огромные существа в белом, глаза их пылали, как огонь, лица были изъедены пятнами гангрены. Почерневшие скелеты опирались истлевшими руками о мебель. Хмель вмиг выветрился, перепуганные гости с криками бежали из дома, некоторые, лишившись чувств, попадали на пол. Немой и бледный Альберт смотрел на эти страшидла; дрожь пробежала по телу, и в этот момент ощутил он, что в грудь к нему проникла смертная стужа, и все его члены застыли от холода.

Исчезли страшные монстры; очнулись перепуганные гости, но не вернулось тепло, чтобы согреть Альберта; весь он был холоден, как слиток золота.

После этого жил он ещё несколько лет, но уже ничто не могло его отогреть. Весной и даже в летний зной по всем его жилам пробегал мороз, руки и ноги были всегда словно оледеневшие. Рассказывают, если кто садился рядом с ним поговорить о чём-нибудь, то сразу чувствовал, что из уст его исходит такой холод, что нельзя было выдержать и несколько минут.

В ночную пору появлялись перед ним те страшные привидения, которых он приглашал к себе из могил, и часто слышал он некие странные голоса, звавшие его по имени: «Альберт! Альберт!», да не только во мраке ночи, но и средь бела дня. Спрашивал он у людей, которые иногда его навещали, не слышит ли кто-нибудь из них голос'a, что зовут его? Все с удивлением отвечали, что не слышат никакого зова.

Опытные в своей науке медики, привезённые из дальних стран, собравшись на совет, прописывали ему разнообразные лекарства, но заботы и искусство докторов не могли ему помочь.

— Наконец-то чернокнижника и развратителя настигла кара Божья, — повторяли старики.

А среди простого люда по деревням и местечкам ходили слухи, что Альберта за безбожную жизнь мучат все Трясцы[191] разом, не давая ему ни минуты покоя.

Чаще всего он пребывал в одиночестве; навсегда прошли балы и шумные пиры; редкий гость навещал его, да и тот, утомлённый холодным разговором, старался поскорее оставить его дом. Все его покинули, лишь слуга являлся по зову пана.

Был пасмурный день, шумел ветер, солнце тускло светило сквозь облака; в доме Альберта царила тишина, будто в монастыре. Слышались голоса воронов, большая стая которых кружила в небе над крышей его дома. В вечернем сумраке чернели окна, будто завешанные трауром; долго не появлялся за стеклом огонёк свечи. Поутру нашли его труп; скончался он, сидя в кресле. Руки и ноги его были окоченевшие, будто от сильного зимнего мороза.

* * *

— А что стало с Мальвиной, его возлюбленной? — спросил Зав'aльня.

— Были у неё деньги и брильянты, поэтому легко нашла себе мужа; часы с кукушкой не наводили на неё печальных мыслей. Потом уехала она в столицу и среди шума высшего света забыла о минувшем и об Альберте.

— Смерть людей, что ищут счастья только на этом свете, а о загробной жизни не заботятся, всегда такова, — сказал дядя. — Как ужасен конец несчастного Альберта!

Органист поднялся и произнёс, глядя в окно:

— Несколько звёзд уже светятся на небе, и ветер утих; утром будет ясная погода; прежде чем вернуться домой, мне надо ещё кое-куда заехать. Ты уж, пан Зав'aльня, дозволь путнику идти почивать, я завтра должен ранёхонько встать.

Постели гостям уже были готовы, после молитвы потушили огонь, и я, размышляя о несчастном Альберте, заснул.

Канун Рождества

Я проснулся и, всё ещё лёжа в постели, вспоминал рассказы слепого Францишека и органиста про Плачку, Сына Бури и Огненных Духов. Все эти чудеса представали в моих мыслях в прекрасных, печальных и страшных картинах. Тут дядя открывает дверь и, глядя на меня, говорит:

— Вставай, Янк'o, не привыкай лениться; зимние ночи длинные, можно выспаться; все путники выехали ещё до рассвета; теперь лишь паны спят всё утро; за них другие думают и трудятся. Помни, что ты человек бедный, должен сам служить, потому избегай таких привычек.

Сказав это, он надел шубу, вышел во двор, наказал батракам раскидать снежные сугробы, которые намело под окнами и у стен кладовой.