Шлюхи

тронулась с места — надо думать, из телестудии в загородную резиденцию, на бал.

— Вот так шабаш! — хмыкнул Никита.

— Шабаш, говоришь? Занятно, занятно… — отозвался Учитель.— Ну ведьмы, допустим,

наличествуют. А кто же будет на сем торжестве председателем? Этот, что ли? Нет, на такую роль он

не потянет. Не ему быть в челе празднества.

— А ведьмы-то эти, что за птицы? Алла... Как? Медная?

— Ведьмы как ведьмы. Самые, что ни на есть заурядные фурии. Преданные своему рогатому

хозяину просто... дотла, телом и всеми потрохами, всем, что у них есть.

— Что же, они в беспамятстве находятся?

— Нет, но биологический инстинкт самосохранения подсказывает: сытость лучше, чем голод;

тепло лучше, чем холод. А созидание, в отличие от разрушения, всегда требует изрядных усилий и

зачастую не сулит скорых или жирных выгод. Как только не пытались травить меня эти дамы. Не

сами, понятно, вымысливали цель, но и рук им никто не ломал, принуждая. “Известный

черносотенный писатель”, “воинствующая бездарь”, каковой свойственны “эстетическая глухота”,

“эстетическая слепота” и опять же “эстетическая хромота”, «бесноватый проповедник русской

национальной исключительности” — это все они.

— Во курвы! — не удержался Никита.

— Нет-нет, не говори так. Это очень, поверь мне, очень несчастные женщины. Конечно, они

вобрали в себя все пороки нынешней интеллигенции: трусость, жадность, разболтанность,

развращенность, продажность... Но ведь они женщины... Подумай, каково им жить со всеми этими

наградами.

— Им действительно не стоит жить. Иначе они перезаразят последних дюжих людей. Самым

разумным было бы в отношении их поступить, как поступал со всякого рода шлюхами суровый

воевода: “он же веляше срам еи вырезати и кожу содрати, и привязати ея нагу, и кожу ту на столпе

среди града и торга повесити... а оным сосца отрезаху; овым же, кожу содравше со срама ея, и

рожен железан разжегши вонзаху в срам еи, и усты исхожаше, и тако привязана стояше у столпа

нага, дондеже плоть и кости ей распадутся или птицам в снедь будет?”

— Экстремист. Какой экстремист! — покачал головой Учитель.— Они нужны на земле как раз

для того, чтобы ты наглядно мог лицезреть, каково похмелье от слюнтяйства и сластолюбия.

— Но сколько же несчастий они способны еще принести русским людям!

— Успокойся. Остерегайся таких обобщений. Побудь эгоистом. Самое страшное, что они могут

— это отнять у тебя совесть. Если веришь, что какое-то право выбора человеку отпущено — не

отдавай. Вот все. И хватит о них. Пошли чай пить.

Домой Никита пробирался сквозь все тот же мерзлый бескрайний мрак. У входа третьераз-

рядного отеля пара дешевых шлюшек жалась друг к дружке, холодный ночной ветер задирал им

подолы коротеньких светлых плащиков, они непроизвольно выбивали ногами чечетку,— а вокруг ни

души. Никита, понятно, не мог явиться объектом их заинтересованности. Еще по дороге он видел

трех людей с автоматами. К счастью, они тоже не проявили к нему никакого внимания.

35

Дома его ждала тишина. Пол усеян хрустящими под ногами зелеными бутылочными осколками,

поперек коридора лежал, посапывал, сосед Толик. Никита залез в свою берлогу, накрылся с головой

одеялом и проспал четыре дня кряду.

Никита Кожемяка спал. А чем же были заняты тем часом прочие? Алла Медная после бала в

загородной резиденции умчалась в Мексику и там на незнакомых дорогах предавалась сладостным

и престижным удовольствиям. Поэт Федор Тютчев слагал для нового сборника загадочные

верлибры. Снежана пособляла родителям переустраивать интерьер ванной комнаты так, чтобы он

напоминал убранство буддийского храма. Учитель писал роман. Милкин и Нинкин... О, у них было

слишком много разных забот. Бывший начальник отдела критики, Тамара Петровна Филатова,

каждый день просила медсестер больше не ставить ей капельницу, потому что она хочет умереть. А

вот пенсионерок Ольгу Трофимовну и Анну Семеновну вовсе не устраивала голодная смерть,

потому они перепродавали в подземном переходе сигареты и спички.

— Аня,— говорила бывало Ольга Трофимовна, — будут если выборы — ты за кого станешь

голосовать?

— А не один шут?

— Нет, Аничка, так быть не может, Бог не допустит, чтобы у них там одно ворье да разбойники.

Должен быть и честный человек.

— Разве честный человек среди бандитов выживет? Сигаретысигаретысигареты!

Комуспичкисигареты! Подходите скоренько!

А в конце четвертого дня... Сейчас мы совершим посещение редкостное, можно сказать —

уникальное. (Ведь вы любите всякие, редкости.) Мы посетим обитель самого Имярека Имярековича,

и уж поверьте: очень и очень немногим случалось не то что бывать здесь гостем, но и знать

координаты местонахождения той обители.

Имярек Имярекович работал в своей библиотеке, как обычно стоя (ради «пользы, которая

может быть в геморроидальном отношенье») за старинной вырезной конторкой у окна, когда к