Шоколадная лавка в Париже

– Надеюсь, в Париже ты не набралась французских привычек, – заметил он. – Все-таки они там очень распущенные.

– Клэр хорошая девочка, – заверила мама, гладя ее по волосам. – Вид у тебя цветущий, дорогая. Очень мило со стороны Мари-Ноэль, что она так хорошо о тебе заботилась. Она мне писала.

– Разве? – удивилась застигнутая врасплох Клэр.

Мама заговорщицки улыбнулась. Похоже, поездка Клэр в Париж полностью оправдала ожидания Эллен и принесла много пользы ее замечательной, но чересчур послушной дочери.

– Не волнуйся, ничего плохого она про тебя не рассказывала. Нашей дочерью можно только гордиться, Маркус.

– Приятно, что наши труды не пропали даром, – слегка смягчился преподобный. – Ты ведь не какая-нибудь ленивая бездельница, верно, Клэр?

Клэр кивнула. Пока она ехала на поезде к дому, всю дорогу лил дождь. После текучих золотистых лучей парижского солнца, льющихся на старинную мостовую, зеленые парки и величественные церкви, Кидинсборо, с его однообразными строениями из красного кирпича и рифленого железа, цементом, уже успевшим растрескаться на новой парковке, и торговым центром с вечно опрокинутыми тележками у входа, смотрелся особенно уныло. Ну и что ей здесь делать? Жаль, что у Клэр нет лучшей подруги: было бы кому довериться.

К возвращению дочери мама приготовила рубленое мясо с картошкой. Когда-то это было любимое блюдо Клэр.

– Я не голодна, – извиняющимся тоном произнесла она. – Лягу сразу спать. Очень устала с дороги.

– Твоя мать старалась, готовила, – возразил преподобный. – Грех разбрасываться хорошей едой.

Пришлось сидеть за столом в старомодном дорожном костюме, который она в последний раз надевала в начале лета. Теперь он слишком короток, да и в груди узок. Клэр давилась переваренными морковкой и картошкой и старалась не вспоминать нежный камамбер, который запекали в печи с травами и подавали в плетеной корзинке с хрустящим зеленым салатом. Единственный салат, который можно было отведать в Кидинсборо в начале семидесятых, – пара влажных листьев салата «айсберг» с порезанными на четвертинки помидорами и майонезом. Жуткая безвкусица! А курица с золотистой корочкой! Они с Тьерри шли мимо уличного торговца и не могли не попробовать его товар, поджаривавшийся на решетке прямо у них на глазах. О, этот дивный вкус – и острый, и соленый одновременно! Жир тек у них по подбородкам, Тьерри его слизывал, а Клэр никак не могла перестать смеяться. Остатки жира они вытерли ломтями удивительно свежего хлеба: теплого, только из печи. Тьерри научил Клэр определять свежесть хлеба по хрусту, а потом самодовольно прибавил: «Но Пьеру в голову не придет предлагать мне хлеб второй свежести».

Но теперь Клэр казалось, будто все это происходило не с ней, а с какой-то другой девушкой. Дни становились короче, школа снова распахнула двери для учеников. Клэр будто угодила в ловушку. Она заперта в теле ребенка, а дети должны слушаться старших и делать что велят.

Каждый день Клэр просыпалась ни свет ни заря, боясь пропустить приход почтальона. Папа не поймет писем Тьерри, зато их может прочесть мама. Да и папа способен догадаться, что это за послания, но даже если нет, все равно будет недоволен, что дочери пишут из Парижа. Клэр следила за папой, как ястреб. Перехватить письмо – поступок вполне в его духе.

Но папа вел себя как обычно: сердито ворчал над газетой, ругая всех и вся. Сетовал, что Великобритания катится в пропасть, а профсоюзы и вовсе воплощение зла.

Теперь он и в проповедях об этом говорил. У населения Кидинсборо эти речи популярностью не пользовались, особенно среди рабочих со сталелитейного завода. Паства убывала с каждым днем. По вечерам к папе наведывались люди от епископа и вполголоса что-то ему втолковывали.

Дни шли, а письма все не приходили. Клэр забеспокоилась. Перед школой она смотрела на незнакомку в зеркале и глазам не верила: куда подевалась беззаботная девчонка, весело гулявшая по Булонскому лесу? Ее место заняла угрюмая школьница в короткой серой юбке и слишком тесной блузке, как две капли воды похожая на остальных учениц.

На всех уроках, кроме французского, Клэр думала отнюдь не об учебе. Вместо того чтобы прилежно заниматься, строчила бесконечные письма Тьерри. Рассказывала, как сильно скучает и как ненавидит Кидинсборо. Обещала, что летом опять устроится на работу и приедет в Париж, но на этот раз никто не заставит ее вернуться. Клэр отправляла письма на адрес магазина. Она понятия не имела, где Тьерри, куда его отправили служить.

А ответа все не было.

В ноябре Форесты переехали.

Клэр плакала. Упрашивала. Умоляла. Ей никак нельзя менять адрес. Клэр использовала весь репертуар бунтующего подростка: хлопала дверьми, поздно возвращалась домой, дулась, но ничего не помогало. А на папу одна за другой сыпались жалобы: проповеди, в которых прихожан только и делают, что запугивают страшными карами, давно устарели. «Все зло от хиппи», – сетовал преподобный.

Назло ему Клэр купила ароматические палочки. Преподобного от ярости чуть удар не хватил.