Шоколадный папа

Андреа прекращает. Она лежит рядом, и протест внутри все растет и растет, пока рука вдруг не выхватывает у Каспера трубку и не кладет ее на место. После чего рука возвращается, и Андреа лежит как ни в чем не бывало. Может закричать. Если он что-нибудь скажет, она закричит:

— ЧТО ТЫ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ДЕЛАЕШЬ?

И Андреа кричит. И на этот вопрос нет ответа.

Разорванное

Снова пора, час настал — ну пожалуйста, не надо.

Каспер принимает душ, красиво напевает, хочет приятно пахнуть, в голове у него Ирена. Андреа за дверью. Она всегда за дверью. Такое у нее чувство. Может быть, так и должно быть. Каспер жужжит электробритвой, затем открывает дверь, а там — Андреа.

Поцелуй в щеку, в губы.

— Ничего, что я еду?

— Конечно, само собой.

— Вернусь поздно.

— Во сколько примерно?

— Не так уж поздно, слишком поздно не хочется.

— Может быть, ты вообще сегодня не вернешься?

— Но я же сказал…

— Но ты НЕ ОБЕЩАЛ.

— Обещаю.

Нервный тик на лице. Он нечасто проявляется. Но вот сейчас… Андреа протягивает руку и касается его лица.

И Каспер уходит.

И может быть, никогда не вернется.

У Андреа в руках телефонная трубка, в ней Лувиса.

— Почему он оставляет тебя одну, Андреа, раз за разом?

— Зачем ты так говоришь? Он не оставляет меня, он просто уходит на время, встречается с Иреной.

— Вот именно.

— Что ты хочешь сказать?

— Ничего, совсем ничего. Тебе нельзя волноваться. Успокойся и не переживай.

Таблетки.

Беспокойство в воздухе, в кофе, в животе.

Громкая музыка и вечное ожидание. Бродить по квартире, чувствуя шаги Лувисы в своих ногах. Чувствовать, как плачут стены. Чувствовать. И все равно не уметь ничего изменить.

Лувиса в красном доме на Бьеркгатан, 64, в доме Софии и Арвида.

Вот как все было.

Лувиса бродит по ночам в большом доме, ей, конечно же, не уснуть, она ждет, она ждет, когда кто-нибудь примет решение. Это худшее из всех ожиданий. Может быть, тебе предпочтут другую, но в любом случае жизнь уже не та: ненадежная, жуткая. Лувиса кажется себе необычно сильной и красивой. Чувствует, что находится на пороге чего-то нового: может быть, совсем скоро она останется одна. Лувиса знает, что не сможет жить одна. И с другой стороны, знает, что выбора не будет, что у нее есть дочери. ДА! У нее есть дети, которые ее любят и не оставят. Он может бросать ее сколько угодно, он уже бросал ее, но у нее есть дети, с которыми, для которых, в которых она будет жить.

Когда же зазвонит телефон? Когда же звонок раздастся эхом между стен, словно плач (кто же это плачет)? Когда Карл решится?

Все выходит не так. Заболевает Лина-Сага. Заболевает так, что Лувисе приходится ехать с ней в больницу, а Андреа отправляют обратно в дом у озера, к Карлу, который все еще не принял нужного решения. Обкусанные ногти. И Андреа, которой он нужен. Доводилось ли ему раньше чувствовать, что он кому-то нужен?

Девочке Андреа пять лет. Она ничего не знает. Ничего не помнит. Кое-что Андреа рассказали, остальное она додумала. Все то же чувство (какое чувство?) восемнадцать лет спустя, в другом доме, где Андреа бродит и грызет ногти. Надо что-нибудь СДЕЛАТЬ. Нарисовать картину, написать стихотворение, как обычно, и показать Касперу, когда он вернется домой, что у нее есть собственная жизнь.

У меня есть своя жизнь, Каспер, вне всякого сомнения. Ты думал, мой мир состоит из одного тебя, из нас? Ха! Ты что, дурак? Да у меня суперсобственная жизнь, я прекрасно обойдусь без тебя, если ты меня бросишь.

Сварить еще кофе. Заглушить голод. Легче всего и вкуснее всего есть, когда Каспер с ней на кухне. Обнимает всепозволяющим взглядом. И тогда Андреа может смеяться. А сейчас?

Нет, смеяться в одиночку — зачем? Никто же не слышит. Громкая музыка становится еще громче, и ей хочется подпевать. Хочется подпевать Боуи: «OH NO LOVE YOU’RE NOT ALONE».[19] Но голоса нет.

* * *

Карл протягивает руки к девочке Андреа, и она забирается к нему, на мгновение, но все-таки. Внутри у Карла что-то вроде счастья.

Уложить дочь в постель. А потом сидеть в кресле, курить сигару, пить виски в тишине и покое и думать. Знать, что ты кому-то нужен, знать, что любишь. Знать, что все может закончиться. Со страхом осознавать, что любишь, что должен любить. Карл гасит окурок. Оглядывает комнату, будто впервые видит. Допивает, идет на кухню, наливает еще. Здесь не хватает Лувисы. Что-то вроде тоски, совершенно бессловесной. Лишь на мгновение протянутые руки. Ведь он знает, кто он, что он сделал, чем все могло закончиться. Карл ходит из комнаты в комнату, пытаясь осознать, что это и его комнаты тоже! Трогает мебель, стены, пьет, наливает еще. Он совершил такое страшное предательство, что слово «прощение» здесь звучит смешно и нелепо. Знать и стараться забыть. Чувство стыда. И не иметь права приблизиться настолько, насколько хочется. Насколько нужно. Ощущать, что не достоин того, что ему нужно.