Шолохов: эстетика и мировоззрение

– «И снова со всей беспощадностью встали перед ним прежние противоречия. «Нехай воюют. Погляжу со стороны… С меня хватит!» – думал он и, мысленно вернувшись к спору с Копыловым, поймал себя на том, что ищет оправдания красным. «Китайцы идут к красным с голыми руками, поступают к ним и за хреновое жалованье каждый день рискуют жизнью. Да и при чем тут жалованье? Какого черта на него можно купить? Разве что в карты проиграть… Стало быть корысти тут нету, что-то другое… А союзники присылают офицеров, танки, орудия. Вон даже мулов и то прислали! А потом будут за все это требовать длинный рубль. Вот она в чем разница!…» [4, 90]

На первый взгляд кажется, что этот поворот в размышлениях Григория не очень-то и существенен, что он обусловлен всем предыдущим его развитием. Однако в плане становления исторического самосознания героя поворот этот приобретает особую весомость и ценность, так как в нем обнаруживается совпадение линий развития индивида и массы, личности и народа.

Не случайно глава, связанная с особо резким и недвусмысленным обнажением социальных привязанностей Григория – разговор-спор с Копыловым, стычка с генералом Фицхелауровым, встреча с английским офицером, заканчивается анонимным казачьим признанием, повторяющим, по существу, главную, выношенную мысль главного героя «Тихого Дона»: «Со своими ли работаешь аль с чужими – одинаково тяжело, ежли работа не в совесть» [4, 130] .

* * *

Исследователи, говоря о психологизме творчества Достоевского, подчеркивали: «Его психологизм – это особый художественный метод проникновения в объективную суть противоречивого людского коллектива, в самую сердцевину тревожащих писателя общественных отношений и особый художественный метод их воспроизведения в искусстве слова… Достоевский мыслил психологически разработанными образами, но мыслил социально» [29, 63-64]. Можно сказать, что и у Шолохова психологизм не является лишь изощренным способом проникновения в отдельный человеческий характер, но выступает, прежде всего, как способ выяснения закономерностей становления сознания и психологии человека из народа.

Психологизм Достоевского, как это показано в работах М. Бахтина, существует в плоскости особого соотношения авторского сознания и сознания (самосознания) персонажей. Именно из пересекающихся силовых линий этих сознаний и рождается напряжение психологического и нравственно-философского раскрытия мира писателем. Сознание героя у Достоевского поставлено в ситуацию свободного саморазвития, и в этой данной ему свободе оно обнаруживает потенции глубокого обнажения тайн характера и природы человека вообще. То есть субъект у Достоевского как бы сам себя психологизирует, будучи определен в условия развития – неизвестных даже в полной мере самому писателю – возможностей своего самосознания. Самосознание (идеологическое, нравственное, философское и т.д.) героев писателя было в какой-то степени величиной абсолютной; от самосознания героя, как от ствола дерева, ответвлялись другие определители его художественного образа в целом. Только обладая исключительно широко развитым самосознанием и через самосознание, прежде всего, постигая мир, персонажи Достоевского могли осуществиться как равноправные авторскому сознанию фигуры и влиться в структуру «полифонического» романа.

Достоевский добивался от своих героев как бы предельно обнаженного слова правды о самих себе, самосознания на такой ступени, что становятся относительно несущественными внешние обстоятельства среды, природного окружения, без чего не мыслится мир Толстого или Шолохова. По точным словам М. Бахтина, Достоевский напряженно пытался отыскать и показать в человеке «нечто внутренне незавершимое» [27, 99], – то, что и вызывает к художественному воплощению самосознание героя как широчайшую основу раскрытия его духовных возможностей. Автор получает возможность это «незавершенное ядро» личности возвести в «перл создания» и, исходя из него, строить совершенно новые, непредсказуемые отношения героя с данным ему миром и с самим собою. Разумеется, такую незавершимость не следует понимать как принципиальную раздвоенность сознания героев Достоевского, отражающую раздвоенность психологии и сознания самого писателя. Это не основа мира Достоевского, не «твердь земная», которая содержит в себе моральные, философские, рациональные начала всей жизни, но та художественная тенденция, которая испытывает, искушает, подвергает сомнению во всех ипостасях эту твердь, конечно, по Достоевскому, ничуть ее не колебля.

У Толстого, в отличие от Достоевского, психология героев и их отдельные психологические состояния связаны не столько с развитием и становлением их самосознаний – для Толстого это очевидно – сколько с анализом нравственной подоплеки человеческих поступков, то есть для определения характеров героев. Безусловно, что психологизм Шолохова ближе к традициям Толстого, нежели Достоевского.