Шолохов: эстетика и мировоззрение

К слову сказать, реальная политическая жизнь 20-х годов на самом деле бурлила (достаточно перечитать стенографические отчеты съездов ВКП(б) и пленумов – борьба с оппозицией, дело Промпартии, троцкизм и т.д.) И уж точно, сидящий в медвежьем углу Шолохов, изредка наведовавшийся Ростов и столицу, не мог отслеживать всю эту подвижку политических платформ, течений и пр.

Можно заметить, что первые книги, это еще не антисоветское восстание на Дону, не самые острые страницы третьей книги с метаниями Григория Мелехова, а именно с печатанием ее у Шолохова были наибольшие трудности. Но основной массив материала у Шолохова был готов к началу 30-х годов, и самое главное – он никак не противоречил тому, что воссоздано и показано писателем в первых книгах романа.

В основе «Тихого Дона» лежит метафизический импульс некоей высшей воли, нуждавшейся в эстетическом эквиваленте исторических потрясений России.

В сегодняшнем состоянии современной России, когда на весах опять, как без малого 100 лет назад, опять лежит судьба отчизны, когда многое смешалось в устройстве, политической системе, нравственных постулатах, головах, психологии людей, в культуре, которая занимается, как ей кажется, освоением западного «прогрессивного» опыта, а на деле методично разрушает мало-мальские основания, связанные с тысячелетними традициями своей, национальной культуры, – много непроясненного, неустоявшегося. Время поистину страшное. Не дает покоя мысль, высказанная В. Н. Топоровым в примечаниях к «Петербургскому тексту», что «Россия – храм на крови» и что эта «цена крови в истории российской государственности» еще не оплачена – «и что без этой оплаты благой России не быть» [Цит. по: 2, 323].

Но это же мысль Шолохова – от «Донских рассказов» до последних страниц «Они сражались за Родину» – все кровь, все боль, все тяжело. Но шолоховская позитивность преодолевает и этот трагизм, эту нескончаемую печаль за переживаемые народом потрясения запредельного рода.

* * *

Для историка русской литературы и культуры полезно прочесть недавно впервые изданные на русском языке воспоминания Александра Христофоровича Бенкендорфа, сподвижника Николая I, так хорошо известного применительно к имени нашего великого национального поэта Александра Пушкина – и как он его третировал, и преследовал, и ограничивал в правах и прочее, и прочее. Но вот парадокс – в воспоминаниях Бенкендорфа о Пушкине нет ни одного слова. Вообще ни одного. Все о Николае I, о победах русского оружия в войнах с Францией, Турцией и другими противниками, а о Пушкине – ничего… Как же так, отчего? – ведь мы не могли и представить эту связку Пушкин–Бенкендорф иначе, только вместе?

Но вот любопытно, в большой русской истории помним мы о Бенкендорфе только лишь в связи с Пушкиным. А ведь и чиновник он был отменный, и заслуг немеренно, как теперь выясняется, но помним только потому, что был Пушкин… То-то и оно, что важнее всего в жизни России – культура, литература, все остальное – со звездами, регалиями и прочим – оказывается на протяжении совсем небольшого исторического времени – ничем, пустотой.

Вот так и Шолохов. Всем казалось, что надо объяснить чтото страшно важное, но с ним не связанное – а кто написал «Тихий Дон»? Ведь и представить трудно, как это можно было написать сразу по горячим следам, когда кровь пролита без меры и никем еще не забыта, и отстреливаются регулярно прототипы великой эпопеи, такие как Харлампий Ермаков тире Григорий Мелехов. Кто спас для нас ту эпоху, кто сказал о ней ту правду, с которой, собственно, никто и не спорит, ни противники, ни сторонники «Тихого Дона»? Шолохов! Спасти время, остановить мгновение – есть ли более высокая оценка творчества писателя? А «Поднятая целина», где дан ответ вопросу всей русской литературы XIX века – о мужике и земле, а «Судьба человека», без которой понимание Великой Отечественной войны будет неполным и неточным?

Это производное от нашего тезиса. Политики думают, что они важнее всего и всех. Они – главнее, военные – главнее, предприниматели – и прочее и прочее и прочее. Но проходит время, и где они все? Что они оставили истории?

Кто бы был Пушкин, если бы он ластился к власти – Фаддей Булгарин, не больше, – получал бы одобрительные кивки со стороны так называемого общества – что бы и кто он был тогда?

Смешно и подумать, что Шолохов в письмах к Сталину в 30-е годы, а по существу и в «Поднятой целине», защищал своих казаков-крестьян в период коллективизации из побуждения какого-то либерально-гуманитарного порядка (нарушаются, типа, права человека). Для него было очевидно – убивается сама жизнь и за нее необходимо бороться.