Шолохов: эстетика и мировоззрение

Борьба за Шолохова – это борьба за национальную культуру и саму возможность ее существования. Не будем лукавить, разве не понятны нам попытки новых блюстителей новой культуры сразу после событий 1917 года сбросить «Пушкина с корабля современности», объявить Достоевского «реакционером и антисемитом», и разве не аналогичны они попыткам растоптать Шолохова, его творчество? В широком историческом контексте позитивная линия «русской эпистемы», замешанной на восточнохристианском дискурсе, позитивность русской литературы и русской культуры, перемежаемая убогими попыткамии сотен, если не тысяч, приспособленцев от советской литературы, беззастенчиво эксплуатировавших социальные призывы и догмы власти, и не имевших, по сути, никакого отношения к реальной жизни народа и страны, выразилась в немногих текстах русской литературы ХХ века. Но те, бывшие на гребне волны «деятели культуры» и посейчас застилают нам глаза объемностью и сплоченностью своего отряда, уверяя нас, что именно ими создано основное полотно русской литературы советского периода ХХ века. Но тем-то дороже такие фигуры как Шолохов, Платонов, Булгаков, Распутин, Белов, Абрамов, которые понимали свою роль в литературе как продолжение великой позитивно-строительной линии прежней русской литературы. И именно потому, что цель была велика, а талант требовал честного отношения к реальности, им удалось сказать наиболее правдивые и глубокие слова об истинной истории России в прошедшем веке.

* * *

На религиозных, христианских основаниях выполнить «Тихий Дон» было невозможно: слишком различны – не основы, но цели. История с вторым томом «Мертвых душ» Гоголя ясно показывает, куда художника может привести религиозно-философская идеализация воссоздаваемой действительности.

Удивительным образом, но Шолохов попадает в одну из ключевых парадигм русской литературы, которая связана с «бегством», уходом из художества. Начиная с Пушкина, который балансировал в конце своего пути на грани между художественной и исторической прозой, с Гоголя, который именно что отказался от художественности в «Выбранных местах из переписки с друзьями» и во втором томе «Мертвых душ», с Толстого с его постоянными качелями от сложного литературного дискурса до лапидарных «народных рассказов», от публицистики и нравственной проповеди до чистой моралистики безусловно христианского толка, с Достоевского, продолжавшего все свои тексты в «Дневнике писателя» и делавшим тексты актуализированно публицистическими.

С. Бочаров точно обозначил это: «Архетип ухода» как свозное явление в нашей литературе сопровождается тоже сквозным событием уже собственно литературным – «уходом из речи» [2, 17]. Не так ли и Шолохов, по сути «замкнувший уста» после «Судьбы человека», ушел из актуального художественного творчества в последние десятилетия своей жизни? И подчеркнутое сжигание им своих рукописей, в том числе и незаконченного романа «Они сражались за Родину» говорит именно об этом. Никто до сих пор так и не провел параллель между этими актами «сжигания» рукописей Гоголем и Шолоховым, но в их основе именно то ощущение, данное считанному числу писателей, – невозможно превозмочь, преодолеть, исправить действительность «словом», поэтому – прочь из нее. И так сделано немало…

Недруги писателя все толкуют, мол, украден текст «Тихого Дона» (часть текста), плохо дополнен, искажен и пр. Но никто из них в силу очевидных причин, прежде всего формально-интеллектуальных, не берется объяснить, каким образом существует единое и цельное миросозерцание романа, ярче и убедительнее всего проявляющееся именно что в творчески-жизненных противоречиях романа, снятых в итоге основными мыслительными и эстетическим контрапунктами текста.

Нельзя спрятать то, что не прячется в принципе – уникальный взгляд на мир, целостность увиденной картины жизни, однородность нравственных оценок.

По поводу Толстого было замечено (в связи с «Войной и миром»), что автор неправ по отношению к своим героям, заставляя их мыслить и чувствовать, как людей не начала, а середины XIX века. Шолоховский большой текст (совокупность всех его произведений) изоморфен эпохе, более того, отсутствие всяких противоречий и односторонность взгляда и говорила бы очевиднее всего о компиляции, подделке и пр.

Парадокс Шолохова: у него в парадигму актуальной истории, горячей, никак не уложившейся в какую-либо систему политики, встроилась именно что метафизика российской истории. Вот что поразительно: ведь, собственно, две первых книги «Тихого Дона» создавались тогда, когда новая власть еще не сформулировала окончательно и внятно своих идеологем практического свойства, к которым можно было прислониться и тем самым дать сверхличностное объяснение, поддержанное каким-никаким официальным авторитетом. Но Шолохов ведь не просто выписывал «проклятую действительность»», он старался понять ее, и как раз тогда, когда решительного, окончательного ответа еще не было дано.