Шолохов. Незаконный

Хозяин мельницы там не Мохов, а – Коршунов, тесть Гришки. На мельнице работают не Котляров с Валетом и Давыдкой, а большевик Гаранжа. Гаранжа уходит с Гришкой Мелеховым на фронт. Ранит Гришку Степан Астахов – выстрелом в затылок. Пуля пройдёт вскользь. Гришку вытащит с поля боя опять же Гаранжа, тоже раненый. В больнице он разагитирует Мелехова, упирая на то, что казачество служит царской власти и разгоняет демонстрантов. Раненые демонстранты окажутся на лечении в одной палате с Мелеховым и Гаранжой. В палату явится представитель царской фамилии – вручать награды. Но всё это обычные кинематографические условности, которых и в последующих экранизациях будет с избытком.

Зато даже спустя сто лет есть в фильме вещи, которые впечатляют.

Бесподобен вещественный мир. Единственно, что в куренях отчего-то слишком высокие потолки. Зато – улицы со строениями, крытыми камышом, донская природа, одежда и манеры людей, сами лица – всё это предельно органично. Персонажи кажутся воистину ожившими. Многие картины выглядят документалистикой: скажем, драка Астахова с братьями Мелеховыми. Свадьба Григория и Натальи по сей день способна закружить и увлечь: это результат отличной операторской работы Дмитрия Фельдмана и Бориса Эпштейна. Стопроцентно актёрское попадание в образ Пантелея Прокофьевича: его сыграл Николай Подгорный – не просто большой артист, но и влиятельный театральный деятель того времени (не путать с его тёзкой, украинским партработником).

Наконец, слепящая красота Цесарской в 1930 году была очевидна не только Шолохову. Годом раньше германская «Дерусса», одна из дочерних компаний «Межрабпомфильма», примеривалась к экранизации «Пышки» Мопассана: ставить должен был Абрам Роом, а на главную роль прочили именно Цесарскую. Несколько лет спустя кинопродюсеры сразу трёх стран – Германии, Франции и Англии – официально пригласят Цесарскую на роль Грушеньки в совместной постановке романа «Братья Карамазовы». Снявшуюся к тому времени в пяти фильмах, её полюбила страна. Она стала первой советской кинозвездой – ещё до Любови Орловой, которая хоть и была старше Цесарской на семь лет, но до её кинодебюта оставалось ещё четыре года.

Цесарская стояла на пороге европейской славы и могла себе позволить не откликнуться на ухаживания ещё совсем молодого, хоть и очень знаменитого советского писателя.

* * *

То, что Цесарская спрашивала – а не Шолохов ли перекрыл дорогу фильму, – было ещё и показателем всё более усиливающегося его положения. Уже вызрело ощущение от этого паренька: он может взять и запретить. В Ростове-на-Дону сняли редактора газеты «Большевистская смена» – той, где был опубликован пасквиль на Шолохова. Все были убеждены – это его рук дело.

Во второй половине января 1930 года он появился в Москве. Привёз третью книгу «Тихого Дона» – 224 страницы машинописного текста. Доставил её в РАПП: читайте, товарищи. Мелехова большевиком не сделал, как ни просили. Тут же отбыл домой, чтоб ни с кем не объясняться.

К февралю наверняка уже прочитали и должны были бы выступить с претензией, но вместо этого в марте Шолохова утвердили членом редколлегии «Октября». Журналы, повторим, имели тогда колоссальный вес: в их редакционных портфелях формировалась в числе прочего политика государства. Печатная пресса была оружием партии, ее запущенными в ход мощностями. В редколлегиях состояли и работали люди, которые по значимости приравнивались к работникам наркоматов, к высшим военным чинам.

Но на судьбе романа это утверждение, увы, не сказалось.

В конце марта в Вёшенскую пришло письмо от Фадеева.

Шолохов тут же вскрыл конверт: ну… какой ответ?

Худшие ожидания подтвердились: Фадеев был против публикации романа в таком виде. Он подробно, почти заботливо расписывал, как и почему должен измениться Мелехов.

Нельзя сказать, что он был настроен по отношению к роману варварски, разрушительно. Но бывший приморский партизан, комиссар, член РКП(б) с 1918 года, дважды раненный, в том числе при подавлении Кронштадтского восстания, настоящий солдат революции – Фадеев и не мог мыслить иначе; хотя сам литератором был первоклассным, с феноменальными задатками. Но ровно то, что он пытался вменить и навязать Шолохову, в конечном итоге погубило его самого, не позволив раскрыться всей силе фадеевского дара: две масштабно задуманные эпопеи Фадеева так и останутся недописанными.

Шолохов схватился за голову: если даже Саша не понимает – молодой, умный, талантливый, – чего от всех остальных ждать?

Походил, подумал, кто сможет помочь.

Кто-кто – дед Серафимович. Хотя, признаться, и он ведь ждал Мелехова перекрашенного в алый колер. Но – куда ж деваться…