Читаем Шолохов. Незаконный полностью

1 апреля Шолохов выкладывает в письме Серафимовичу всё как есть: «Фадеев (он прислал мне на днях письмо) предлагает мне такие исправления, которые для меня никак неприемлемы. Очень прошу Вас, оторвите для меня кусочек времени и прочтите сами 6 ч. Страшно рад был бы получить от Вас хоть короткое письмо с изложением Ваших взглядов на 6 ч. Мне не хочется говорить Вам о том значении, какое имеет для меня Ваше слово и как старшо`го, и как земляка… Не откажете в добром совете? С великим нетерпением буду ждать».

Днём позже Шолохов напишет ещё и Левицкой. С того же зачина, что Серафимовичу, но жёстче и подробнее: «Фадеев предлагает мне сделать такие изменения, которые для меня неприемлемы никак. Он говорит, ежели я Григория не сделаю своим, то роман не может быть напечатан. А Вы знаете, как я мыслил конец III кн. Делать Григория окончательно большевиком я не могу. <…> Заявляю это категорически. Я предпочту лучше совсем не печатать, нежели делать это помимо своего желания, в ущерб и роману и себе. Вот так я ставлю вопрос. И пусть Фадеев (он же “вождь” теперь…) не доказывает мне, что “закон художеств<енного> произведения требует такого конца, иначе роман будет объективно реакционным”. Это – не закон. Тон его письма – безапелляционен. А я не хочу, чтобы со мной говорили таким тоном, и ежели все они (актив РАППа) будут в этаком духе обсуждать со мной вопросы, связанные с концом книги, то не лучше ли вообще не обсуждать. Я предпочитаю последнее.

Вы поймите, дорогая Евг<ения> Григорьевна, что рот зажать мне легче всего. Тогда только нужно по-честному сказать: “Брось, Шолохов, не пиши. Твоё творчество нам не только не нужно, но и вредно”. А то в одном месте Фадеев говорит буквально следующее: “Ежели Григория теперь помирить с Сов<етской> властью, то это будет фальшиво и неоправданно”. В конце же твёрдо советует: “Сделай его своим, иначе роман угроблен”. Советовать, оказывается, легче всего…»

Как же он бился за свой роман!

«Лавры Кибальчича меня не смущают», – напишет Шолохов в письме Левицкой. Это требует пояснения. Был такой русско-французский писатель Виктор Львович Кибальчич, 1890 года рождения, получивший известность под псевдонимом Виктор Серж. С 1919-го он жил в СССР, работал в Коминтерне, сблизился с троцкистами, угодил под критический партийный каток, в 1927-м его исключили из партии, отправили в ссылку, но позже – редкая в те годы милость – позволили уехать за границу.

Смысл шолоховских слов прост – можете меня топтать и числить кем угодно, а роман не отдам на заклание.

* * *

Шолохов пробудет на Дону полгода: он наблюдал коллективизацию, плюнув на все московские дела. Маруся, жена, рассказывала Левицкой про мужа: «Запряжёт Серого и уедет по хуторам».

Происходил «великий перелом» – так называлась статья Сталина о коллективизации. 5 января 1930 года ЦК ВКП(б) поставил задачу завершить коллективизацию в главных зерновых районах к осени текущего года с возможной отсрочкой до весны 1931-го. 30 января вышло секретное постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации». Первая волна депортации зажиточных крестьян началась в феврале и продлилась до мая, было вывезено около ста тысяч семей. Так ломали крестьянскую волю к сопротивлению.

Эти бесчеловечные эксперименты над важнейшим правом общества – правом собственности – нельзя рассматривать в отрыве от ситуации, в которой оказался тогда Советский Союз. Оставаясь во враждебном окружении, он должен был максимально быстро создать мощную промышленную базу и перевооружить армию. Об этом говорил тот же Сталин в феврале 1931-го на Всесоюзной конференции работников промышленности: «Мы отстали от передовых стран на 50—100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут». Для достижения цели требовались деньги, много денег, и добыть их можно было только в деревне, «экспроприировав» – проще говоря, ограбив – состоятельных крестьян. Понятно, что на местах эта простая в общем-то цель утонула в водовороте насилия, доносов и сведения личных счётов.

Шолохов кружил по всё тем же, описанным в «Тихом Доне» местам, где работал и рос – от Вёшенской и Кружилина до Плешакова и Букановской. Бесконечно хлопотал за кого-то. Десятки людей ссужал деньгами без возврата. С одними руководителями на местах – дружил, с другими – ругался. Совхозу «Красный партизан» купил на свои деньги трактор. Раскулаченной семье Целиковых помог вернуться с предгорий Урала домой: на хутор Андроповский Вёшенского района.

18 мая 1930 года Маруся родит в Ростове-на-Дону наследника Шолохову – его назовут Александром. Так Шолохов закольцевал свой род: Михаил Александрович, сын Александра Михайловича – родил Александра Михайловича.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное